tamara_borisova (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
tamara_borisova) wrote2010-12-07 10:09 am
tamara_borisova) wrote2010-12-07 10:09 am
Entry tags:
Венецианские бусы ручной работы
Копались в мелком гравии, у самой воды, разыскивая цветные прозрачные камушки — опалесцирующие голубо или фиолетово халцедоны, таинственно светившиеся по всей массе внутренним мерцанием, словно налитые светом. Ленточные агаты, тонкослоистые оранжевые и красные сердолики с белыми прослойками, изредка аметисты, жёлтые и зелёные кварциты, а иногда — прозрачные топазы, как то монпансье, что приносили мы с собою, и многие другие, — редкий день мы приходили домой, не нагруженные добычей. Эти камни были похожи на художественно небрежные бусы ручной работы, рассыпавшиеся с подводного ожерелья; в моём сознании они роднились и почти непрерывно переходили в венецианские бусы, которые папа покупал нам в лавчонке на пристани. Таинственные наслоения сердоликов и агатов, их тончайшая слоистая структура настораживали мысль: я чувствовал тут какой-то сокровенный смысл природы, и, казалось, вот-вот он раскроется, объявится тайна.
Павел Флоренский. «Детям моим. Воспоминания прошлых дней»
Я давно обещала показать вам эти бусы, но вместо связки бусинок у меня постоянно получались галерные цепи — и я даже о бабушки Марусином столетии, случившемся 28 июля, рассказать не успела...
Но вот производственная необходимость заставила меня сидеть ночь и таки выдать на-гора эту разноцветную связку бусинок: сегодня, 7 декабря, открывается целая череда юбилеев у моих ближайших институтских подружек, тут уж не отвертишься!
Фифти-фифти, фифти — и ещё раз фифти: 7 декабря у Лены Гончаренко, 14-го — у Михеенко Иры, 23-го — у Иры же, но Скибы, а затем, через полгода, 29 июня, — опять у Лены, но Кривопишиной.
Мне-то уж давно это самое фифти миновало, ещё летом 2009 года, но теперь я на правах Вергилия должна взять их за руку и повести... в прошлое.
Очень далёкое — и абсолютно близкое, никуда не ушедшее.
Наверное, весной 1979 года нас троих: Лену Кривопишину, меня и Иру Скибу познакомила Галина Васильевна. Я была на курс старше (и на полтора-два года, поскольку поступила в институт не сразу после школы), без Г. В. мы бы не познакомились и не подружились, а так... Близился столетний юбилей Александра Блока (в ноябре 1980-го), и мы должны были, по замыслу Г. В., подготовить какую-то программу (которую мы подготовили и обкатали на нескольких площадках, правда, помню хорошо выступление только в музучилище)...
Потом к нам присоединилась Лена Гончаренко, учившаяся с девчонками в той же группе.
А вот история моего знакомства с Ирой Михеенко (в нашем «просторечии» — Михесей или Михеськой), спустя годы покрытой матом, была гора-а-аздо интереснее!
В конце второго же, наверное, моего курса (и в конце их первого) нас послали на отработку в один колхоз — в Красное село.
В числе кураторов над нами (или над ними?) была и Людмила Степановна Панкратова, с которой (под общим предводительством Г. В.) мы потом-потом (в 1982-м, наверное, году) ходили в поход «по следам князя Игоря» и соблазняли древнего русича, а пока что... готовились к концерту перед «солагерниками» или даже колхозниками (?).
Ну, в общем, эти детали не важны, поскольку важен лишь факт нашего знакомства с Михеськой.
Я должна была выступать в «ВИА» («вокально-инструментальном ансамбле») — петь в числе ещё нескольких девчонок песню Аллы Пугачёвой «Лето, ах, лето, лето звёздное, будь со мной», а концертного прикида у меня не было. То есть у меня была клетчатая рубаха и были джинсы, но советского производства (а решено было косить под ковбоев, точнее, ковгёрлс), и — главное — они остались дома, а на работу в колхоз я взяла обычные спортивные штаны на резинке. И поскольку резинка со временем растянулась и утратила пружинистость, я её просто-напросто перехватила узлом: ну что там пару раз в день (надевая и снимая) поизвиваться бёдрами, пытаясь выпростаться или, наоборот, «впростаться» в узкий обруч...
Мы шли с озабоченной Людмилой Степановной по коридору, и вдруг она схватила кого-то за руку... нет, за джинсы, ликующим голосом сказав:
— А кстати: вот и хорошие штанишки!
Мы затащили вконец ошалевшую и потому не сопротивлявшуюся Михесю в тёмный конец коридора и сняли с неё «фирму».
Я благополучно выступила, но когда мы переодевались обратно в своё, бедная Михеся вывихнула палец: всю свою молодость эта глупая девушка боролась не с излишними телесами (упаси боже), а с тем, что сейчас стало мейнстримом, особенно по части верхних «девяноста».
Иными словами — она была... э-э-э... несколько крупнее меня (тогда: она давно таки добилась своего, победив свою природу), и влезть в окружность в 62 сантиметра, имея нижние 90, без членовредительства не удалось.
Несколько лет спустя, когда мы катались на санках и я подбила Михеську на то, чтобы скатиться с горы, и она скатилась, свалившись с санок и ударившись копчиком, бедная Ирка вскричала негодующе: «Борисова! С тех пор как я с тобой познакомилась, у меня образовался сплошной травматизм!».
(Вообще надо сказать, что Михеся — признанный мастер афористических высказываний: начиная с возгласа «У меня урок завтра провалился!» и заканчивая молодым виновником вдохновенья, там см. примечание 2; и в промежутке — письмо на завод-производитель, произведший проигрыватель «Вега» и производящий дефицитные иголки к оному же, с просьбой прислать новую иголку, взамен испорченной малолетним племянником: «Вы спросите, как можно было доверить малолетнему племяннику ставить иглу на пластинку, — а я отвечу...»; когда же я заикнулась, что так письма на заводы не пишут, Михеся сразу поставила меня на место: «Борисова! Может, ты и знаешь, что такое денотаты с референтами, но ты совершенно не знаешь, как писать письма на заводы...»... и ведь таки прислал ей завод-производитель иглу! так что я со своими денотатами позорно провалилась... по прочтении ей этого текста Скиба сказала, что это они вместе с Михесей сочинили «Вы спросите...».)
Лена Гончаренко писала замечательные стихи и не менее замечательную музыку.
Мы приходили к ней в гости, она садилась за инструмент, играла и пела.
А мы — подпевали.
Например, «Песенку о верблюде» Феликса Кривина, которую Лена положила на музыку:
У верблюда не сложилась судьба,
Подвела верблюда жизнь, подвела:
У верблюда на спине два горба,
Нераскрывшихся к полёту крыла.
И бредёт верблюд пешком да пешком,
И свисают его крылья мешком,
И застыла на реснице слеза,
Заслоняя от него небеса.
Что же делать, что же делать, верблюд,
Если в небо нас с тобой не берут?
Если самый никудышный подъём
Мы не крыльями берём, а горбом?
Неизведанная даль голуба,
Нас тревожит и зовёт высота.
Не у каждого сложилась судьба,
Но у каждого сложилась мечта.
Мы пели, и на наши глаза наворачивалась сочувственная слеза, хотя — видит бог — ни одна из нас абсолютно не перетрудилась на ниве учёбы, ни о каких наших личных горбах речи не шло — мы с лёгкостью получали свои пятёрки и беспечно летали в небесах.
Ещё более частыми явочными квартирами были две: моя и Михесина.
Я покупала в кулинарии десять «украинских» пирожных (песочно-бисквитное тесто и творожная прослойка посередине), каждое по 11 копеек, в сумме — адын рупь десять коп., разрезала их по линии прослойки на две более тонких части, укладывала рядами и слоями в пустую коробку из-под конфет, варила заварной крем и промазывала в середине и сверху, посыпая верх раскрошенным печеньем, ставила чай или кофе (спиртного мы не пили, разве что в дни рождения и на Новый год покупали бутылку шампанского или вина).
Михеся же... О, какие «наполеоны» пекла Михеся! Какие «наполеоны»...
А главное — какие разговоры мы вели? Конечно же, о литературе, кино, живописи и музыке!
Однажды ко мне в гости приехала Лена Кривопишина и осталась ночевать.
У меня откуда-то было шампанское (а может, и Лена привезла), но закуски не было никакой, кроме супа.
Ну так что же? Мы выпили по фужеру шампанского, заели его супом. А тост Лена предложила такой: «За фильмы Тарковского!». И выпили, радостно хохоча...
Тогда все зачитывались Феликсом Кривиным (и мы даже посылали ему запись Лениного «Верблюда», в ответ он выслал с дарственной надписью свою новую книгу «Круги на песке»), особенно его «полусказками», милыми сердцу филолога: «— Почему вы не носите очки? — спросили у Муравья.
— Как вам сказать... — ответил он. — Мне нужно видеть солнце и небо, и эту дорогу, которая неизвестно куда ведёт. Мне нужно видеть улыбки моих друзей... Мелочи меня не интересуют», «Любопытная, ветреная Форточка выглянула во двор («Интересно, по ком это сохнет Простыня?») и увидела такую картину...», «Чувствуя, что красота её начинает отцветать и желая как-то продлить своё лето, Берёзка выкрасилась в жёлтый цвет — самый модный в осеннем возрасте. И тогда все увидели, что осень её наступила...».
Из него вышел Моцарт —
И ушёл в неизвестном направлении.
Из него вышел Пушкин —
И ушёл в неизвестном направлении.
Сколько из него вышло великих людей!
И все ушли в неизвестном направлении...
Ира Скиба... С ней мы вечно мерялись: у кого ноги загорелее (и, доказывая друг другу, что — у другой загорелее, могли задрать юбку посреди дороги, выставив коленки, и сличать), кто худее или толще (она ниже меня сантиметров на пять, это тоже учитывалось при «метрологии и сертификации», — жгли тетради на школьном дворе (мы вместе работали недолго в одной школе), и, конечно же, я подбила предельно честную Скибу на то, чтобы прекратить бесконечный тетрадный оброк, ведь ученики всё равно не смотрели на ошибки, а уровень грамотности был известен раз и навсегда, и вот я придумала: выставлять оценки не проверяя, а итоговые контрольные — проверять, но выполнять не в тетрадях, а на отдельных листочках, сохраняя те для отчётности. И вот в конце четвёртой четверти мы вынесли кучу исписанных тетрадок на мусорку в школьном дворе и стали жечь. А они, сволочи, гореть никак не хотели, — слишком плотные, в 12 листов! Ворошили-ворошили, да так толком и не дожгли...
Когда мы поехали в Калининград к Галине Васильевне, Скиба отличилась «в две стороны».
Куда бы мы ни шли или ехали: в кино, на море, просто в магазин — Скиба непременно утюжила свою одежду. Никакие уговоры, что, мол, сейчас в трамвае, электричке или зале кинотеатра юбка всё равно помнётся, не действовали. Галина Васильевна, хохоча, говорила, что теперь у неё развился комплекс неполноценности, и ей ужасно стыдно выходить из дома, не погладившись (а погладиться времени не хватает, и вот такой теперь «раздрай» у неё из-за Иры регулярно случается...).
А перед сном наступал второй «раздрай».
Г. В. долго и нудно водружала качающийся и шатающийся торшер (люстра как раз перегорела, а что такое была в советские времена перегоревшая люстра или потёкший кран, как не неразрешимое экзистенциальное противоречие?) на стул, стол или табуретку, пытаясь устроить его так, чтобы свет попадал равномерно на три спальных места: Скибину раскладушку в одной стороне комнаты, моё раскладное кресло в другой и диван Г. В. в третьей.
Как я ни убеждала Г. В., что достаточно поставить торшер на нашу сторону, поскольку Скиба всё равно через полминуты заснёт сладким сном (Скиба возмущалась: с какой это стати я засну? — и тут же засыпала, а утром оправдывалась: я не виновата, это здесь климат такой!), — Г. В. упорно стремилась справедливо распределить читательские «блага»...
Кривопишина. О, эта Кривопишина! Француженка, принцесса (в институтском «Голом короле», но и сорок пять кило «живого веса» — точнее, «полуживого»: в конце первого курса она перенесла тяжелейшую операцию, шесть часов наркоза, оттого — ещё до нашего знакомства — девчонки опекали её, то и дело вытаскивая — теряющую сознание — из троллейбусов и автобусов), но с железно-несгибаемым (как выяснилось спустя годы) характером и упорным спасением жизней: только мне она раза три конкретно спасала жизнь, идя танком (очевидно, бывают такие миниатюрные танки, изготавливаемые в Париже) на тех, кто так или иначе на неё (мою жизнь) посягал...
Я... Ну, чего там обо мне, мне же полтинник уже давно стукнул.
Расскажу только об одной своей ипостаси, о которой вы, наверное, не знаете: на протяжении многих лет я была в нашей компании Валентином Гафтом, пиша на друзей разнообразные пародии и пасквили.
Я очень долго искала и наконец нашла свои пародийные «хокки», написанные однажды в электричке, когда мы ехали из Калининграда в один из приморских городков: то ли Пионерск, то ли Светловодск, то ли Зеленоградск... Галина Васильевна, Ира Скиба, Ира Михеенко, Лена Кривопишина и я (Лены Гончаренко с нами не было, то ли она уже была «детная мать», то ли работа не позволяла, но в Калининград Лена ни разу не ездила).
Кто-то сидел читал, кто-то смотрел в окно — а я сидела строчила на них японизированные пасквили.
В них отразился и Скибин климат, и Михесина пассионарность (какие там книги, если человек успевал — одновременно! — испечь «наполеон», сбегать в филармонию на концерт, параллельно сходить в парикмахерскую подстричься, попутно сделав ещё несколько мелких дел), и её стремление похудеть (при абсолютно не толстой фигуре! можете убедиться на архивных фотках из нашего князеигоревского похода) — с коронной фразой на устах: да вы что? да если я это съем, мне нужно будет три часа физическими упражнениями заниматься! знаете ли вы, что, съев одно мороженое, человек должен десять раз вокруг экватора пробежать? — и даже тот факт, что мы насобирали немыслимо крупного и потрясающе вкусного прибалтийского шиповника, наварили из него варенья — а миниатюрная Кривопишина почти одна и почти всё его за один вечер и съела...
1. Белая скатерть лежит.
Из вазы варенье исчезло.
Круглый, как чаша, живот у Кривопишиной стал.
2. Чёрное море шумит.
Дрожит, сотрясаясь, экватор.
Десять мороженых съевши, по экватору мчится Михеся.
3. Выплыла тихо луна.
Ветер шумит в камышах.
Вот и солнца огненный шар показался. Скиба всё спит.
4. Медленно поезд идёт.
Рядом сидят и читают.
Увидали знакомые буквы, наверно.
5. В поезде много людей.
Напротив, на жёлтой скамейке,
Кривопишина тихо сидит и делает вид, что читает.
6. Вдаль уплывают поля.
Люди на жёлтых скамейках всё так же читают.
Михеся читает, держит журнал кверху ногами.
7. Вот наконец и вокзал.
Тихо на землю схожу, одиноко. Эти притворы заснули.
С жалобным стуком с колен падают книги.
...За эти годы у нас было многое: мы и ссорились по серьёзным поводам, и высказывали друг другу такую нелицеприятную правду, которую можно резать только близким родственникам, — но мы всегда знали и продолжаем знать одно: в трудную минуту даже свистеть не нужно — все прибегут сами: кто увидев сон, кто почуяв интуитивно, кто заподозрив неладное...
Как, например, когда после рождения Даши у Лены Гончаренко начинался сепсис, и врачи уже говорили родным, чтобы те готовились, — зимой мы бродили вокруг больничных корпусов, пытаясь проникнуть в помещение, тщетно тыкаясь в чёрные ходы-переходы, — и молились безадресно (скорее даже к Лене обращаясь: держись... держись...), и я до сих пор отчётливо помню тот солнечный зимний день, яркие ледышки под ногами, вспыхивающие бесполезными огнями, тёток-санитарок, гремящих во дворе вёдрами с первым, вторым и кастрюлями с компотом... Конечно, не мы спасли тогда Лену: врачи, лекарства и она сама, её стремление жить, — но и наши эмоциональные ниточки тоже её хоть чуточку да держали.
Или когда мы спасали из небытия уже другую Лену, вспомнившую «вредные привычки молодости» терять сознание и «уплывать».
Или когда я разом потеряла обоих родителей.
Или когда у Иры Михеенко умер отец.
Или когда у мужа Иры Скибы случился инфаркт.
Или когда сами попадали в разнообразные больницы или встревали в прочие беды и горести.
Я не знаю, сколько там было в нас великих людей и куда они ушли, в каком направлении (да и были ли они вообще).
Мы выросли, повзрослели и почти соста... составили отдельный цветной камушек ручной работы, огранив себя каждый по своему гено- и социотипу.
Но нас всех по-прежнему связывает единая нить душевного и духовного родства, — которую некогда натянула между нами Галина Васильевна.
Я думаю, она сейчас смотрит на всех нас и чуть лукаво (как это было всегда) и мудро улыбается — ведь она любила именно такие камни: натуральные, с разноцветными прожилками, чуть матовые, без бьющего по глазам блеска.
Девчонки! С первой пятёрочкой вас!
Мы, как всегда, начинаем и выигрываем, — сегодня со счётом пять-ноль.
Ведь нас пятеро на воротах — и что против нас какой-то ничтожный мячик-нолик?
Тем более, что все наши лифики пока при нас...
Музыкальный киоск
Эту песенку Булата Окуджавы мы тоже очень часто пели — подпевали пластинке:
Павел Флоренский. «Детям моим. Воспоминания прошлых дней»
Я давно обещала показать вам эти бусы, но вместо связки бусинок у меня постоянно получались галерные цепи — и я даже о бабушки Марусином столетии, случившемся 28 июля, рассказать не успела...
Но вот производственная необходимость заставила меня сидеть ночь и таки выдать на-гора эту разноцветную связку бусинок: сегодня, 7 декабря, открывается целая череда юбилеев у моих ближайших институтских подружек, тут уж не отвертишься!
Фифти-фифти, фифти — и ещё раз фифти: 7 декабря у Лены Гончаренко, 14-го — у Михеенко Иры, 23-го — у Иры же, но Скибы, а затем, через полгода, 29 июня, — опять у Лены, но Кривопишиной.
Мне-то уж давно это самое фифти миновало, ещё летом 2009 года, но теперь я на правах Вергилия должна взять их за руку и повести... в прошлое.
Очень далёкое — и абсолютно близкое, никуда не ушедшее.
Наверное, весной 1979 года нас троих: Лену Кривопишину, меня и Иру Скибу познакомила Галина Васильевна. Я была на курс старше (и на полтора-два года, поскольку поступила в институт не сразу после школы), без Г. В. мы бы не познакомились и не подружились, а так... Близился столетний юбилей Александра Блока (в ноябре 1980-го), и мы должны были, по замыслу Г. В., подготовить какую-то программу (которую мы подготовили и обкатали на нескольких площадках, правда, помню хорошо выступление только в музучилище)...
Потом к нам присоединилась Лена Гончаренко, учившаяся с девчонками в той же группе.
А вот история моего знакомства с Ирой Михеенко (в нашем «просторечии» — Михесей или Михеськой), спустя годы покрытой матом, была гора-а-аздо интереснее!
В конце второго же, наверное, моего курса (и в конце их первого) нас послали на отработку в один колхоз — в Красное село.
В числе кураторов над нами (или над ними?) была и Людмила Степановна Панкратова, с которой (под общим предводительством Г. В.) мы потом-потом (в 1982-м, наверное, году) ходили в поход «по следам князя Игоря» и соблазняли древнего русича, а пока что... готовились к концерту перед «солагерниками» или даже колхозниками (?).
Ну, в общем, эти детали не важны, поскольку важен лишь факт нашего знакомства с Михеськой.
Я должна была выступать в «ВИА» («вокально-инструментальном ансамбле») — петь в числе ещё нескольких девчонок песню Аллы Пугачёвой «Лето, ах, лето, лето звёздное, будь со мной», а концертного прикида у меня не было. То есть у меня была клетчатая рубаха и были джинсы, но советского производства (а решено было косить под ковбоев, точнее, ковгёрлс), и — главное — они остались дома, а на работу в колхоз я взяла обычные спортивные штаны на резинке. И поскольку резинка со временем растянулась и утратила пружинистость, я её просто-напросто перехватила узлом: ну что там пару раз в день (надевая и снимая) поизвиваться бёдрами, пытаясь выпростаться или, наоборот, «впростаться» в узкий обруч...
Мы шли с озабоченной Людмилой Степановной по коридору, и вдруг она схватила кого-то за руку... нет, за джинсы, ликующим голосом сказав:
— А кстати: вот и хорошие штанишки!
Мы затащили вконец ошалевшую и потому не сопротивлявшуюся Михесю в тёмный конец коридора и сняли с неё «фирму».
Я благополучно выступила, но когда мы переодевались обратно в своё, бедная Михеся вывихнула палец: всю свою молодость эта глупая девушка боролась не с излишними телесами (упаси боже), а с тем, что сейчас стало мейнстримом, особенно по части верхних «девяноста».
Иными словами — она была... э-э-э... несколько крупнее меня (тогда: она давно таки добилась своего, победив свою природу), и влезть в окружность в 62 сантиметра, имея нижние 90, без членовредительства не удалось.
Несколько лет спустя, когда мы катались на санках и я подбила Михеську на то, чтобы скатиться с горы, и она скатилась, свалившись с санок и ударившись копчиком, бедная Ирка вскричала негодующе: «Борисова! С тех пор как я с тобой познакомилась, у меня образовался сплошной травматизм!».
(Вообще надо сказать, что Михеся — признанный мастер афористических высказываний: начиная с возгласа «У меня урок завтра провалился!» и заканчивая молодым виновником вдохновенья, там см. примечание 2; и в промежутке — письмо на завод-производитель, произведший проигрыватель «Вега» и производящий дефицитные иголки к оному же, с просьбой прислать новую иголку, взамен испорченной малолетним племянником: «Вы спросите, как можно было доверить малолетнему племяннику ставить иглу на пластинку, — а я отвечу...»; когда же я заикнулась, что так письма на заводы не пишут, Михеся сразу поставила меня на место: «Борисова! Может, ты и знаешь, что такое денотаты с референтами, но ты совершенно не знаешь, как писать письма на заводы...»... и ведь таки прислал ей завод-производитель иглу! так что я со своими денотатами позорно провалилась... по прочтении ей этого текста Скиба сказала, что это они вместе с Михесей сочинили «Вы спросите...».)
Лена Гончаренко писала замечательные стихи и не менее замечательную музыку.
Мы приходили к ней в гости, она садилась за инструмент, играла и пела.
А мы — подпевали.
Например, «Песенку о верблюде» Феликса Кривина, которую Лена положила на музыку:
У верблюда не сложилась судьба,
Подвела верблюда жизнь, подвела:
У верблюда на спине два горба,
Нераскрывшихся к полёту крыла.
И бредёт верблюд пешком да пешком,
И свисают его крылья мешком,
И застыла на реснице слеза,
Заслоняя от него небеса.
Что же делать, что же делать, верблюд,
Если в небо нас с тобой не берут?
Если самый никудышный подъём
Мы не крыльями берём, а горбом?
Неизведанная даль голуба,
Нас тревожит и зовёт высота.
Не у каждого сложилась судьба,
Но у каждого сложилась мечта.
Мы пели, и на наши глаза наворачивалась сочувственная слеза, хотя — видит бог — ни одна из нас абсолютно не перетрудилась на ниве учёбы, ни о каких наших личных горбах речи не шло — мы с лёгкостью получали свои пятёрки и беспечно летали в небесах.
Ещё более частыми явочными квартирами были две: моя и Михесина.
Я покупала в кулинарии десять «украинских» пирожных (песочно-бисквитное тесто и творожная прослойка посередине), каждое по 11 копеек, в сумме — адын рупь десять коп., разрезала их по линии прослойки на две более тонких части, укладывала рядами и слоями в пустую коробку из-под конфет, варила заварной крем и промазывала в середине и сверху, посыпая верх раскрошенным печеньем, ставила чай или кофе (спиртного мы не пили, разве что в дни рождения и на Новый год покупали бутылку шампанского или вина).
Михеся же... О, какие «наполеоны» пекла Михеся! Какие «наполеоны»...
А главное — какие разговоры мы вели? Конечно же, о литературе, кино, живописи и музыке!
Однажды ко мне в гости приехала Лена Кривопишина и осталась ночевать.
У меня откуда-то было шампанское (а может, и Лена привезла), но закуски не было никакой, кроме супа.
Ну так что же? Мы выпили по фужеру шампанского, заели его супом. А тост Лена предложила такой: «За фильмы Тарковского!». И выпили, радостно хохоча...
Тогда все зачитывались Феликсом Кривиным (и мы даже посылали ему запись Лениного «Верблюда», в ответ он выслал с дарственной надписью свою новую книгу «Круги на песке»), особенно его «полусказками», милыми сердцу филолога: «— Почему вы не носите очки? — спросили у Муравья.
— Как вам сказать... — ответил он. — Мне нужно видеть солнце и небо, и эту дорогу, которая неизвестно куда ведёт. Мне нужно видеть улыбки моих друзей... Мелочи меня не интересуют», «Любопытная, ветреная Форточка выглянула во двор («Интересно, по ком это сохнет Простыня?») и увидела такую картину...», «Чувствуя, что красота её начинает отцветать и желая как-то продлить своё лето, Берёзка выкрасилась в жёлтый цвет — самый модный в осеннем возрасте. И тогда все увидели, что осень её наступила...».
Из него вышел Моцарт —
И ушёл в неизвестном направлении.
Из него вышел Пушкин —
И ушёл в неизвестном направлении.
Сколько из него вышло великих людей!
И все ушли в неизвестном направлении...
Ира Скиба... С ней мы вечно мерялись: у кого ноги загорелее (и, доказывая друг другу, что — у другой загорелее, могли задрать юбку посреди дороги, выставив коленки, и сличать), кто худее или толще (она ниже меня сантиметров на пять, это тоже учитывалось при «метрологии и сертификации», — жгли тетради на школьном дворе (мы вместе работали недолго в одной школе), и, конечно же, я подбила предельно честную Скибу на то, чтобы прекратить бесконечный тетрадный оброк, ведь ученики всё равно не смотрели на ошибки, а уровень грамотности был известен раз и навсегда, и вот я придумала: выставлять оценки не проверяя, а итоговые контрольные — проверять, но выполнять не в тетрадях, а на отдельных листочках, сохраняя те для отчётности. И вот в конце четвёртой четверти мы вынесли кучу исписанных тетрадок на мусорку в школьном дворе и стали жечь. А они, сволочи, гореть никак не хотели, — слишком плотные, в 12 листов! Ворошили-ворошили, да так толком и не дожгли...
Когда мы поехали в Калининград к Галине Васильевне, Скиба отличилась «в две стороны».
Куда бы мы ни шли или ехали: в кино, на море, просто в магазин — Скиба непременно утюжила свою одежду. Никакие уговоры, что, мол, сейчас в трамвае, электричке или зале кинотеатра юбка всё равно помнётся, не действовали. Галина Васильевна, хохоча, говорила, что теперь у неё развился комплекс неполноценности, и ей ужасно стыдно выходить из дома, не погладившись (а погладиться времени не хватает, и вот такой теперь «раздрай» у неё из-за Иры регулярно случается...).
А перед сном наступал второй «раздрай».
Г. В. долго и нудно водружала качающийся и шатающийся торшер (люстра как раз перегорела, а что такое была в советские времена перегоревшая люстра или потёкший кран, как не неразрешимое экзистенциальное противоречие?) на стул, стол или табуретку, пытаясь устроить его так, чтобы свет попадал равномерно на три спальных места: Скибину раскладушку в одной стороне комнаты, моё раскладное кресло в другой и диван Г. В. в третьей.
Как я ни убеждала Г. В., что достаточно поставить торшер на нашу сторону, поскольку Скиба всё равно через полминуты заснёт сладким сном (Скиба возмущалась: с какой это стати я засну? — и тут же засыпала, а утром оправдывалась: я не виновата, это здесь климат такой!), — Г. В. упорно стремилась справедливо распределить читательские «блага»...
Кривопишина. О, эта Кривопишина! Француженка, принцесса (в институтском «Голом короле», но и сорок пять кило «живого веса» — точнее, «полуживого»: в конце первого курса она перенесла тяжелейшую операцию, шесть часов наркоза, оттого — ещё до нашего знакомства — девчонки опекали её, то и дело вытаскивая — теряющую сознание — из троллейбусов и автобусов), но с железно-несгибаемым (как выяснилось спустя годы) характером и упорным спасением жизней: только мне она раза три конкретно спасала жизнь, идя танком (очевидно, бывают такие миниатюрные танки, изготавливаемые в Париже) на тех, кто так или иначе на неё (мою жизнь) посягал...
Я... Ну, чего там обо мне, мне же полтинник уже давно стукнул.
Расскажу только об одной своей ипостаси, о которой вы, наверное, не знаете: на протяжении многих лет я была в нашей компании Валентином Гафтом, пиша на друзей разнообразные пародии и пасквили.
Я очень долго искала и наконец нашла свои пародийные «хокки», написанные однажды в электричке, когда мы ехали из Калининграда в один из приморских городков: то ли Пионерск, то ли Светловодск, то ли Зеленоградск... Галина Васильевна, Ира Скиба, Ира Михеенко, Лена Кривопишина и я (Лены Гончаренко с нами не было, то ли она уже была «детная мать», то ли работа не позволяла, но в Калининград Лена ни разу не ездила).
Кто-то сидел читал, кто-то смотрел в окно — а я сидела строчила на них японизированные пасквили.
В них отразился и Скибин климат, и Михесина пассионарность (какие там книги, если человек успевал — одновременно! — испечь «наполеон», сбегать в филармонию на концерт, параллельно сходить в парикмахерскую подстричься, попутно сделав ещё несколько мелких дел), и её стремление похудеть (при абсолютно не толстой фигуре! можете убедиться на архивных фотках из нашего князеигоревского похода) — с коронной фразой на устах: да вы что? да если я это съем, мне нужно будет три часа физическими упражнениями заниматься! знаете ли вы, что, съев одно мороженое, человек должен десять раз вокруг экватора пробежать? — и даже тот факт, что мы насобирали немыслимо крупного и потрясающе вкусного прибалтийского шиповника, наварили из него варенья — а миниатюрная Кривопишина почти одна и почти всё его за один вечер и съела...
1. Белая скатерть лежит.
Из вазы варенье исчезло.
Круглый, как чаша, живот у Кривопишиной стал.
2. Чёрное море шумит.
Дрожит, сотрясаясь, экватор.
Десять мороженых съевши, по экватору мчится Михеся.
3. Выплыла тихо луна.
Ветер шумит в камышах.
Вот и солнца огненный шар показался. Скиба всё спит.
4. Медленно поезд идёт.
Рядом сидят и читают.
Увидали знакомые буквы, наверно.
5. В поезде много людей.
Напротив, на жёлтой скамейке,
Кривопишина тихо сидит и делает вид, что читает.
6. Вдаль уплывают поля.
Люди на жёлтых скамейках всё так же читают.
Михеся читает, держит журнал кверху ногами.
7. Вот наконец и вокзал.
Тихо на землю схожу, одиноко. Эти притворы заснули.
С жалобным стуком с колен падают книги.
...За эти годы у нас было многое: мы и ссорились по серьёзным поводам, и высказывали друг другу такую нелицеприятную правду, которую можно резать только близким родственникам, — но мы всегда знали и продолжаем знать одно: в трудную минуту даже свистеть не нужно — все прибегут сами: кто увидев сон, кто почуяв интуитивно, кто заподозрив неладное...
Как, например, когда после рождения Даши у Лены Гончаренко начинался сепсис, и врачи уже говорили родным, чтобы те готовились, — зимой мы бродили вокруг больничных корпусов, пытаясь проникнуть в помещение, тщетно тыкаясь в чёрные ходы-переходы, — и молились безадресно (скорее даже к Лене обращаясь: держись... держись...), и я до сих пор отчётливо помню тот солнечный зимний день, яркие ледышки под ногами, вспыхивающие бесполезными огнями, тёток-санитарок, гремящих во дворе вёдрами с первым, вторым и кастрюлями с компотом... Конечно, не мы спасли тогда Лену: врачи, лекарства и она сама, её стремление жить, — но и наши эмоциональные ниточки тоже её хоть чуточку да держали.
Или когда мы спасали из небытия уже другую Лену, вспомнившую «вредные привычки молодости» терять сознание и «уплывать».
Или когда я разом потеряла обоих родителей.
Или когда у Иры Михеенко умер отец.
Или когда у мужа Иры Скибы случился инфаркт.
Или когда сами попадали в разнообразные больницы или встревали в прочие беды и горести.
Я не знаю, сколько там было в нас великих людей и куда они ушли, в каком направлении (да и были ли они вообще).
Мы выросли, повзрослели и почти соста... составили отдельный цветной камушек ручной работы, огранив себя каждый по своему гено- и социотипу.
Но нас всех по-прежнему связывает единая нить душевного и духовного родства, — которую некогда натянула между нами Галина Васильевна.
Я думаю, она сейчас смотрит на всех нас и чуть лукаво (как это было всегда) и мудро улыбается — ведь она любила именно такие камни: натуральные, с разноцветными прожилками, чуть матовые, без бьющего по глазам блеска.
Девчонки! С первой пятёрочкой вас!
Мы, как всегда, начинаем и выигрываем, — сегодня со счётом пять-ноль.
Ведь нас пятеро на воротах — и что против нас какой-то ничтожный мячик-нолик?
Тем более, что все наши лифики пока при нас...
Музыкальный киоск
Эту песенку Булата Окуджавы мы тоже очень часто пели — подпевали пластинке:
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
no subject
Пусть им всем - твоим дорогим - радостно и светло живётся...
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
Вот это твоё бесценное окружение-ожерелье! Только ты так можешь описать своих близких. Ты как-то очень правильно связываешь людей, умно и любовно.
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
И "хайку " понравились) Шедевры))))
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
И чаво ты сейчас стихи не пишешь?...
Когда я приехала к тебе в первый раз, мне так понравилось, что ты всех собрала! Ира Михеська тогда сразу стала приглашать меня в музей. Людмила Степановна в другой музей. Так здорово было. Необычно.
Вообще здорово, ты так любишь друзей, что сразу хочешь все друг с другом перезнакомить. Трогательно очень.
А Лена Гончаренко в этом году приезжала, да? Из Середины Будды (или как там оно?)
И про верблюда вы пели, да? Кажется, пели...
И Аня очень хорошо в вашу компанию вписалась.
Такие лапки вы все!
Передавай всем от меня привет и поздравления!!!
(no subject)
no subject
Здоровья, сил и оптимизма всем вам!
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
Бусы из разноцветных камешков, глаза разбегаются от их красоты.
Дружба, прошедшая через всю жизнь, когда связывает "единая нить душевного и духовного родства", - это бесценный подарок судьбы. Спасибо Галине Васильевне за то, что она натянула эту нить, ведь ваша дружба и всех вокруг вас согревает, расходится это тепло концентрическими кругами.
С пятёрочкой всех ваших девочек! Вы о каждой так хорошо, с такой любовью рассказали - "как о цветке неповторимом".
Пусть бережёт их небо и радует каждый новый день жизни.
(no subject)
no subject
(no subject)