tamara_borisova (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
tamara_borisova) wrote2013-03-18 03:58 pm
tamara_borisova) wrote2013-03-18 03:58 pm
На реке Апанлы
Часть вторая
Часть первая
Да вижу я, вижу, что вы уже просто извелись от любопытства: кто такие эти молокане?
Я сама толком не знаю — нет, не про суть этой веры, а про то, были ли предки дедушки и бабушки молоканами, духоборами — дедушка в молодости и выпивал понемногу, и курил, и верующим не был (я уже рассказывала, как он уверовал на войне в результате случившегося с ним чуда), а бабушка Маруся и вовсе в старости крестилась — после смерти дедушки (он умер в 1988 году), услышав от пресвитера на похоронах, что в загробной жизни вновь встретятся только верующие люди, одной веры, — а до того у неё был «свой бог», как у бабушки Максима Горького (и точно так же не любила она надоедать богу, «бубнить» ему свои просьбы)...
А уверовав — и благополучно вернувшись с войны целым и невредимым, дедушка примкнул к адвентистам седьмого дня (субботникам), — течение же это (вычитала я в книге Г. В. Каниболоцкого) возникло в Нововасильевке поздно, гораздо позднее, чем духоборчество и молоканство.
Бабушка моя связь с молоканами отрицала — я думаю, вполне возможно, что дедушкины и бабушкины предки попали в Нововасильевку разными путями: бабушкины, скорее всего, были вольными государственными крестьянами, переселившимися вполне добровольно — на свободные земли, а дедушкины — были высланы по религиозным причинам, а именно духоборческим: духоборы не признавали ни посредников между богом и людьми (ни попов, ни церквей, ни икон — в соответствии с библейским «не сотвори себе кумира»), ни мирской власти, которую они считали (начиная с царя) наместником не бога, а дьявола на земле, — потому что в памяти моей смутно сохранились рассказы дедушки о том, как гнали его родных пешим ходом (а в книге говорится, что тамбовские переселенцы ехали на лошадях), как определили на жительство в голой степи, да поздней осенью, без запасов воды и пищи, и как люди руками и какими-то ветками и сучьями копали себе землянки, чтобы укрыться от холода, — и многие погибли, простудившись или обессилев от долгого пути.
Но так или иначе, — но в Нововасильевке очень долго не было «государственной» православной церкви, и все течения и ответвления (даже внутри одного «конфессионного» образования единства не было: были разного рода «толки», потому что у каждого в семье была в руках Библия, и они её читали и «толковали» самостоятельно), на мой взгляд, представляли — в той или иной мере — протестантизм: истина для них заключалась в Слове Божьем, которое прочитать можно было самостоятельно, не прибегая к «толмачам».
Дедушкина Библия — тому свидетельница: уж не знаю, чем им не угодили некоторые места Священного Писания, — однако же факт остаётся фактом: наряду с подчёркиваниями особо важных мест (например, доказывающих правоту празднования именно субботы) в книге этой есть вырванные или зачёркнутые страницы:
И уж если эти люди спорили с авторами Писания — то что им было мнение «наместников дьявола на земле», «потомков Каина»?
Я никогда не была ни особо верующей, ни тем более воинствующей атеисткой: я бы сказала, что в бога я верю, но он для меня живёт не в церкви и не в иконе, не в образе и не в идее: он живёт в слове и нравственности (что для меня неразделимо и, по сути, одно и то же) — том самом единстве морального закона в нас и звёздного неба над нами, о которых писал Кант.
О веротерпимости и уважении к инакомыслию (главное чтобы было само по себе «мыслие») у нововасильевцев пишет и Г. В. Каниболоцкий:
Я помню, как одобрительно отзывалась бабушка о каком-то представителе власти и коммунисте, который, придя в дом к верующим, был приглашён за стол и встал вместе со всеми к молитве (сказав: я чужую веру уважаю): точно так же мы все вставали перед принятием пищи: дедушка читал: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», — а мы слушали, стоя вокруг стола, а потом садились обедать или ужинать.
Потом — после смерти дедушки — это делала сама бабушка... но не без греха: однажды бабушка молилась перед сном, просила у бога защиты, говоря жалобным голоском: «я старая и слабая, беспомощная», — а мама лежала в спальне, поджидая, пока бабушка закончит молитву и тоже придёт спать на другую кровать, и фыркнула, вспомнив, как «старая и слабая» бабушка накануне днём распекла грозным голосом кого-то из домашних за какие-то «чудеса» (ой, Валя, Лиля, Толя — нужное подчеркнуть, — не чуди ты, ради богу...)... бабушка услыхала — и не удержалась, тоже залилась хохотом...
Так она в тот вечер и не смогла закончить молитву — обе были дурносмехи ещё те, — как и мы с Лилей, однажды с позором изгнанные из больницы, где мы лежали с воспалением лёгких (тоже, наверное, были «старые и беспомощные»...): только начнёт опять жалобно молиться богу — и собьётся опять на «вжизнирадостное» хихиканье.
Твёрдые нравственные устои молокан отразились на общей атмосфере села: пьянство, табакокурение, не говоря уж о более серьёзных грехах, были непозволительны, и в отношениях между людьми не было панибратства или пренебрежительности (я уже рассказывала об этом в лоскутке «Как вы лодку назовёте» — в «шёлковом» плане он идёт дальше, но готов оказался гораздо раньше).
Наверное, поэтому я никогда не пыталась начать курить или вести какой-нибудь этакий «богемный» образ жизни — даже работая в театре почти десять лет завлитом, — в театре! где курят все! — я продолжала соблюдать — совершенно неосознанно — «молоканские устои», о которых я тогда не помнила и каковых не осознавала, а молокане и вся прочая давняя история имела статус каких-то почти древнегреческих мифов с вымышленными персонажами: мы были советские люди, какие там ещё молокане (принадлежность моих предков к которым ещё большой вопрос)?
А просто это лежало где-то глубоко в генах — и «богемный» способ существования находился далеко за пределами моего «миропорядка»: все эти декадентские позы и «запахи серы» были из разряда хождения по потолку: я представля-я-аю, как бы вытаращили на меня глаза все мои родные, вздумай я взять в руки сигарету, — с гораздо меньшим изумлением они наблюдали бы, как я пошла по потолку... не-е-ет, к чему нам эти «потери идентичности»?
При этом никто из верующих бабушек и дедушек, тётушек и дядюшек никогда не пытался «наставить меня на путь истинный»: я запомнила единственную попытку какой-то дальней родственницы применить ко мне, прочитавшей к третьему классу всю детскую и взрослую часть нововасильевской библиотеки, дешёвую агитацию из религиозных брошюр: мол, одна девочка не слушала маму, не верила в бога, вышла на дорогу — и там её сбил автобус...
Эти слова услышала моя мама, как раз вошедшая в соседнюю комнату, и сказала: тётя Вера (Надя или Маруся, не помню), не нужно такое ребёнку говорить: во-первых, она хорошая и послушная девочка, а во-вторых — пионерка, и в школе их учат другому... А вырастет — сама решит, что ей делать и во что верить...
К веротерпимости необходимо прибавить ещё и национальную толерантность, признание за каждой нацией «права на самоопределение» (этот лоскуток тоже давно готов): Таврию населяли русские, украинцы, греки, болгары, евреи и немцы:
Люди там и тогда делились на две нации: авелей и каинов, которые встречались среди всех наций, — и я это тоже твёрдо усвоила вслед за своими предками: одна наша родственница (моя двоюродная тётя Рая, мамина двоюродная сестра, дочь бабушки Маруси Вихляевой, родной сестры дедушки Павлика) была замужем за немцем-авелем (жителем одной из колоний, устроенных при Екатерине), и даже уезжала из Нововасильевки (а потом русские каины подвергали её и наших родных репрессиям, но об этом я расскажу во «Фламандском соре...», — когда этого авеля угнали немецкие каины: это мне рассказала тётя Катя — упомяну пока кратко, а подробности опять-таки в «соре», — что немцы-фашисты не репатриировали таврийских немцев, а именно угнали, как угоняли они «русских свиней», — очевидно, уж таким было «русское свинство» заразным, что появилась порода и «немецких свиней»...
Я покажу всего лишь две странички, но настоятельно рекомендую заглянуть в соответствующий период истории в третью часть книги: о том, как фашисты вопреки народным чаяниям не распустили колхозы и не роздали «землю крестьянам», а, напротив, ухудшили условия рабского колхозного труда, для дисциплины расставив по краям колхозных полей виселицы, — и как угоняли они в Германию молодёжь, и как уничтожали не только евреев, а и детей от смешанных браков (когда только мать или отец были евреями), обещая увезти в Мелитополь «к вашим папам и мамам», — и действительно увезли: ПОД Мелитополь, под землю, где в общей траншее уже лежали их родители... приезжая в Приазовье из Мелитополя или, наоборот, возвращаясь обратно, мы проезжаем мимо мелитопольского «бабьего яра» — прямо у дороги, у села Константиновка, — поэтому хорошо помним про то, как вин знав куда быть и каким на самом деле было военное время...
Причём маленьких евреев (и полуевреев) убивали очень культурно — экономя пули, просто закалывали деток штыками.
Не знаю только, говорили ли им при этом каины спасибо, — и благодарили ли дети в ответ...
.................................................
Каждая книга, даже если это научно-справочный текст, — это прежде всего портрет её автора: лицо, лик — или нечто ускользающе-текучее, готовое сменить очертания в зависимости от конъюнктуры.
Кому как не преподавателю истории было известно, как постоянно переписывается и затирается большинство её страниц...
Из-под буковок этой книги проступает — отчётливо и ясно — ЛИК.
Объективность, честность, огромное сердце и душа, мужество и готовность встретить несогласия или возражения, внутреннее достоинство — и в то же время невероятная скромность: на протяжении книги несколько раз встречаются рассказы о некоем мальчике — очевидце событий, и только на третий или четвёртый раз наконец до тебя доходит, что это сам Григорий Владимирович, когда он был ещё маленьким Гришей (или скорее — по нововасильевской традиции прибавлять к именам детей уменьшительно-ласкательные суффиксы — Гришенька, или Гришутка).
Я знаю, что нововасильевцы хотят установить памятный знак, посвящённый выдающемуся земляку.
Получится ли это благое дело, пока неизвестно, да и не так уж важно: Григорий Владимирович уже воздвиг себе памятник — нерукотворный, из тех, что выше любого «александрийского столпа» и точно так же неподвластны тлению, ибо его автору был известен секрет долговечности и бессмертия текста — мужество, достоинство и честь его автора:
(Фотография Володи Колодина.)
Но не только умом, душой и сердцем были написаны эти шестьсот страниц (нет, гораздо больше, потому что до сих пор машинописные оттиски существуют в разных вариантах — с зачёркнутым или дописанным / уточнённым текстом).
Это самая настоящая, «высококачественная» проза — написанная воздушными толково-лиловыми мандельштамовскими чернилами, под которыми проступает живая жизнь:
...........................................
Таврия для меня всегда была исключительно мандельштамовской Тавридой — даже когда я о существовании Мандельштама совершенно не подозревала: читая дедушкину Библию, я мгновенно «телепортировалась» в такие дальние дали и глубокие глубины жизни, что раскатившиеся по обеим сторонам ворот белёные камни (среди которых очень часто попадались какие-то «шестерёночные»: вот представляете себе зубчатое колесо из часов? а теперь дорисуйте ему «задник», то есть придайте глубинную перспективную развёртку... мне почему-то кажется, что это были старые — истёршиеся — мельничные жернова, приспособленные «в хозяйстве» для украшения дорожки к воротам) представлялись мне жерновами само́й истории...
Белёные камни у нововасильевских дворов летом 2010, 2011 и 2012 года
«Когдатошние» мостики со стоками для ливнево-паводковой воды
...А теперь, по сути, эпиграф, вынесенный в коду: я никогда не знала (может быть, в детстве видела, конечно, приходя вместе с мамой в учительскую средней школы, — или встречала в коридорах, когда во втором классе мы ходили учиться в средний корпус многокорпусной средней школы — во время ремонта нашей начальной, — но не запомнила, будучи ребёнком) Григория Владимировича Каниболоцкого.
Но мы с ним — крепкая родня, потому что оба мы — нововасильевцы:
Продолжение следует...
Музыкальный киоск
Часть первая
Да вижу я, вижу, что вы уже просто извелись от любопытства: кто такие эти молокане?
Я сама толком не знаю — нет, не про суть этой веры, а про то, были ли предки дедушки и бабушки молоканами, духоборами — дедушка в молодости и выпивал понемногу, и курил, и верующим не был (я уже рассказывала, как он уверовал на войне в результате случившегося с ним чуда), а бабушка Маруся и вовсе в старости крестилась — после смерти дедушки (он умер в 1988 году), услышав от пресвитера на похоронах, что в загробной жизни вновь встретятся только верующие люди, одной веры, — а до того у неё был «свой бог», как у бабушки Максима Горького (и точно так же не любила она надоедать богу, «бубнить» ему свои просьбы)...
А уверовав — и благополучно вернувшись с войны целым и невредимым, дедушка примкнул к адвентистам седьмого дня (субботникам), — течение же это (вычитала я в книге Г. В. Каниболоцкого) возникло в Нововасильевке поздно, гораздо позднее, чем духоборчество и молоканство.
Бабушка моя связь с молоканами отрицала — я думаю, вполне возможно, что дедушкины и бабушкины предки попали в Нововасильевку разными путями: бабушкины, скорее всего, были вольными государственными крестьянами, переселившимися вполне добровольно — на свободные земли, а дедушкины — были высланы по религиозным причинам, а именно духоборческим: духоборы не признавали ни посредников между богом и людьми (ни попов, ни церквей, ни икон — в соответствии с библейским «не сотвори себе кумира»), ни мирской власти, которую они считали (начиная с царя) наместником не бога, а дьявола на земле, — потому что в памяти моей смутно сохранились рассказы дедушки о том, как гнали его родных пешим ходом (а в книге говорится, что тамбовские переселенцы ехали на лошадях), как определили на жительство в голой степи, да поздней осенью, без запасов воды и пищи, и как люди руками и какими-то ветками и сучьями копали себе землянки, чтобы укрыться от холода, — и многие погибли, простудившись или обессилев от долгого пути.
Но так или иначе, — но в Нововасильевке очень долго не было «государственной» православной церкви, и все течения и ответвления (даже внутри одного «конфессионного» образования единства не было: были разного рода «толки», потому что у каждого в семье была в руках Библия, и они её читали и «толковали» самостоятельно), на мой взгляд, представляли — в той или иной мере — протестантизм: истина для них заключалась в Слове Божьем, которое прочитать можно было самостоятельно, не прибегая к «толмачам».
Дедушкина Библия — тому свидетельница: уж не знаю, чем им не угодили некоторые места Священного Писания, — однако же факт остаётся фактом: наряду с подчёркиваниями особо важных мест (например, доказывающих правоту празднования именно субботы) в книге этой есть вырванные или зачёркнутые страницы:
И уж если эти люди спорили с авторами Писания — то что им было мнение «наместников дьявола на земле», «потомков Каина»?
Я никогда не была ни особо верующей, ни тем более воинствующей атеисткой: я бы сказала, что в бога я верю, но он для меня живёт не в церкви и не в иконе, не в образе и не в идее: он живёт в слове и нравственности (что для меня неразделимо и, по сути, одно и то же) — том самом единстве морального закона в нас и звёздного неба над нами, о которых писал Кант.
О веротерпимости и уважении к инакомыслию (главное чтобы было само по себе «мыслие») у нововасильевцев пишет и Г. В. Каниболоцкий:
Я помню, как одобрительно отзывалась бабушка о каком-то представителе власти и коммунисте, который, придя в дом к верующим, был приглашён за стол и встал вместе со всеми к молитве (сказав: я чужую веру уважаю): точно так же мы все вставали перед принятием пищи: дедушка читал: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», — а мы слушали, стоя вокруг стола, а потом садились обедать или ужинать.
Потом — после смерти дедушки — это делала сама бабушка... но не без греха: однажды бабушка молилась перед сном, просила у бога защиты, говоря жалобным голоском: «я старая и слабая, беспомощная», — а мама лежала в спальне, поджидая, пока бабушка закончит молитву и тоже придёт спать на другую кровать, и фыркнула, вспомнив, как «старая и слабая» бабушка накануне днём распекла грозным голосом кого-то из домашних за какие-то «чудеса» (ой, Валя, Лиля, Толя — нужное подчеркнуть, — не чуди ты, ради богу...)... бабушка услыхала — и не удержалась, тоже залилась хохотом...
Так она в тот вечер и не смогла закончить молитву — обе были дурносмехи ещё те, — как и мы с Лилей, однажды с позором изгнанные из больницы, где мы лежали с воспалением лёгких (тоже, наверное, были «старые и беспомощные»...): только начнёт опять жалобно молиться богу — и собьётся опять на «вжизнирадостное» хихиканье.
Твёрдые нравственные устои молокан отразились на общей атмосфере села: пьянство, табакокурение, не говоря уж о более серьёзных грехах, были непозволительны, и в отношениях между людьми не было панибратства или пренебрежительности (я уже рассказывала об этом в лоскутке «Как вы лодку назовёте» — в «шёлковом» плане он идёт дальше, но готов оказался гораздо раньше).
Наверное, поэтому я никогда не пыталась начать курить или вести какой-нибудь этакий «богемный» образ жизни — даже работая в театре почти десять лет завлитом, — в театре! где курят все! — я продолжала соблюдать — совершенно неосознанно — «молоканские устои», о которых я тогда не помнила и каковых не осознавала, а молокане и вся прочая давняя история имела статус каких-то почти древнегреческих мифов с вымышленными персонажами: мы были советские люди, какие там ещё молокане (принадлежность моих предков к которым ещё большой вопрос)?
А просто это лежало где-то глубоко в генах — и «богемный» способ существования находился далеко за пределами моего «миропорядка»: все эти декадентские позы и «запахи серы» были из разряда хождения по потолку: я представля-я-аю, как бы вытаращили на меня глаза все мои родные, вздумай я взять в руки сигарету, — с гораздо меньшим изумлением они наблюдали бы, как я пошла по потолку... не-е-ет, к чему нам эти «потери идентичности»?
При этом никто из верующих бабушек и дедушек, тётушек и дядюшек никогда не пытался «наставить меня на путь истинный»: я запомнила единственную попытку какой-то дальней родственницы применить ко мне, прочитавшей к третьему классу всю детскую и взрослую часть нововасильевской библиотеки, дешёвую агитацию из религиозных брошюр: мол, одна девочка не слушала маму, не верила в бога, вышла на дорогу — и там её сбил автобус...
Эти слова услышала моя мама, как раз вошедшая в соседнюю комнату, и сказала: тётя Вера (Надя или Маруся, не помню), не нужно такое ребёнку говорить: во-первых, она хорошая и послушная девочка, а во-вторых — пионерка, и в школе их учат другому... А вырастет — сама решит, что ей делать и во что верить...
К веротерпимости необходимо прибавить ещё и национальную толерантность, признание за каждой нацией «права на самоопределение» (этот лоскуток тоже давно готов): Таврию населяли русские, украинцы, греки, болгары, евреи и немцы:
Люди там и тогда делились на две нации: авелей и каинов, которые встречались среди всех наций, — и я это тоже твёрдо усвоила вслед за своими предками: одна наша родственница (моя двоюродная тётя Рая, мамина двоюродная сестра, дочь бабушки Маруси Вихляевой, родной сестры дедушки Павлика) была замужем за немцем-авелем (жителем одной из колоний, устроенных при Екатерине), и даже уезжала из Нововасильевки (а потом русские каины подвергали её и наших родных репрессиям, но об этом я расскажу во «Фламандском соре...», — когда этого авеля угнали немецкие каины: это мне рассказала тётя Катя — упомяну пока кратко, а подробности опять-таки в «соре», — что немцы-фашисты не репатриировали таврийских немцев, а именно угнали, как угоняли они «русских свиней», — очевидно, уж таким было «русское свинство» заразным, что появилась порода и «немецких свиней»...
Я покажу всего лишь две странички, но настоятельно рекомендую заглянуть в соответствующий период истории в третью часть книги: о том, как фашисты вопреки народным чаяниям не распустили колхозы и не роздали «землю крестьянам», а, напротив, ухудшили условия рабского колхозного труда, для дисциплины расставив по краям колхозных полей виселицы, — и как угоняли они в Германию молодёжь, и как уничтожали не только евреев, а и детей от смешанных браков (когда только мать или отец были евреями), обещая увезти в Мелитополь «к вашим папам и мамам», — и действительно увезли: ПОД Мелитополь, под землю, где в общей траншее уже лежали их родители... приезжая в Приазовье из Мелитополя или, наоборот, возвращаясь обратно, мы проезжаем мимо мелитопольского «бабьего яра» — прямо у дороги, у села Константиновка, — поэтому хорошо помним про то, как вин знав куда быть и каким на самом деле было военное время...
Причём маленьких евреев (и полуевреев) убивали очень культурно — экономя пули, просто закалывали деток штыками.
Не знаю только, говорили ли им при этом каины спасибо, — и благодарили ли дети в ответ...
.................................................
Каждая книга, даже если это научно-справочный текст, — это прежде всего портрет её автора: лицо, лик — или нечто ускользающе-текучее, готовое сменить очертания в зависимости от конъюнктуры.
Кому как не преподавателю истории было известно, как постоянно переписывается и затирается большинство её страниц...
Из-под буковок этой книги проступает — отчётливо и ясно — ЛИК.
Объективность, честность, огромное сердце и душа, мужество и готовность встретить несогласия или возражения, внутреннее достоинство — и в то же время невероятная скромность: на протяжении книги несколько раз встречаются рассказы о некоем мальчике — очевидце событий, и только на третий или четвёртый раз наконец до тебя доходит, что это сам Григорий Владимирович, когда он был ещё маленьким Гришей (или скорее — по нововасильевской традиции прибавлять к именам детей уменьшительно-ласкательные суффиксы — Гришенька, или Гришутка).
Я знаю, что нововасильевцы хотят установить памятный знак, посвящённый выдающемуся земляку.
Получится ли это благое дело, пока неизвестно, да и не так уж важно: Григорий Владимирович уже воздвиг себе памятник — нерукотворный, из тех, что выше любого «александрийского столпа» и точно так же неподвластны тлению, ибо его автору был известен секрет долговечности и бессмертия текста — мужество, достоинство и честь его автора:
(Фотография Володи Колодина.)
Но не только умом, душой и сердцем были написаны эти шестьсот страниц (нет, гораздо больше, потому что до сих пор машинописные оттиски существуют в разных вариантах — с зачёркнутым или дописанным / уточнённым текстом).
Это самая настоящая, «высококачественная» проза — написанная воздушными толково-лиловыми мандельштамовскими чернилами, под которыми проступает живая жизнь:
...........................................
Таврия для меня всегда была исключительно мандельштамовской Тавридой — даже когда я о существовании Мандельштама совершенно не подозревала: читая дедушкину Библию, я мгновенно «телепортировалась» в такие дальние дали и глубокие глубины жизни, что раскатившиеся по обеим сторонам ворот белёные камни (среди которых очень часто попадались какие-то «шестерёночные»: вот представляете себе зубчатое колесо из часов? а теперь дорисуйте ему «задник», то есть придайте глубинную перспективную развёртку... мне почему-то кажется, что это были старые — истёршиеся — мельничные жернова, приспособленные «в хозяйстве» для украшения дорожки к воротам) представлялись мне жерновами само́й истории...
Белёные камни у нововасильевских дворов летом 2010, 2011 и 2012 года
«Когдатошние» мостики со стоками для ливнево-паводковой воды
...А теперь, по сути, эпиграф, вынесенный в коду: я никогда не знала (может быть, в детстве видела, конечно, приходя вместе с мамой в учительскую средней школы, — или встречала в коридорах, когда во втором классе мы ходили учиться в средний корпус многокорпусной средней школы — во время ремонта нашей начальной, — но не запомнила, будучи ребёнком) Григория Владимировича Каниболоцкого.
Но мы с ним — крепкая родня, потому что оба мы — нововасильевцы:
Продолжение следует...
Музыкальный киоск
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
no subject
Кстати, у меня бабушка была из Тамбовской губернии. Какое-то село Черткино (не очень "божеское" название).
no subject
no subject
Ваша мама - красавица...
no subject
Спасибо, дорогая Челесточка!
no subject
Огромный труд подвижника.
Представляю твои чувства - ведь это все о тебе и твоих корнях.
Как хорошо, что ты "прибилась к своим"!
Всё ожило.
no subject
no subject
А вычеркнутые книги (и фрагменты) из дедушкиной Библии - это неканонические произведения, которые есть в православной и католической Библии, но не включены в протестантских изданиях. Канон следует древней иудейской традиции.
У дедушки была православная Библия, которую он "почистил" - отделил Божье от человеческого :)
no subject
То есть они с ним в живом диалоге!
Именно как с отцом - который "здесь и сейчас", - а не с далёким прадедом, от которого только имя да в лучшем случае фотокарточка...
no subject
Я немного изучала духоборов, молокан и штунду в курсе "Истории протестантизма в России". Все это тогда казалось где-то та-а-ам, далеко, а благодаря Вам стало близко. Спасибо Вам большое, что дали почитать этот действительно ценный материал.
no subject
no subject
no subject
no subject
Почти родня)
Многое сказано и многое хотелось сказать Автору. Земной поклон! Вечная память! Царствие Небесное!
Эту книгу не сравнить ни с единым сокровищем мира - я даже не представляю, какова ей цена. Машина времени? Вино из одуванчиков? на каждой странице разлита чистая вечность - сохранены по крупицам факты о таких хрупких и до ужаса невечных созданиях - о Землянах, о родных, о земляках...
Поздравляю Вас, Дорогой Друг! Радуюсь с Вами всей душой, сопереживаю и упиваюсь - тут же нахрапом не взять! нужно жить в этом тексте, постигая его, вчитываясь начиная снова и снова...
Спасибо Вам!
no subject
Ну и за всё остальное - сами знаете за что.
Родня - и не почти...
no subject
И какая же прелесть Ваша бабушка Марусечка:)
no subject
no subject
А вообще священнодействие такое "сердцезамирательное" - историю рода собирать, а тем более такого необычного, интересного.
Короче, это что-то необыкновенное, вся эта история, словами не передать.
no subject
Знала бы ты, какие там фоточки есть!
И ведь это ещё тоже как бы с высоты птичьего полёта обзор, а потом пойдут детали...
Там есть такие шедевры!
А Кооперативная улица раньше была Московской. :)
no subject
no subject
У нас под работу такого объёма и такой глубины целые институты открывают или программы создают, с грантами, финансированием и приличным штатом сотрудников, а результаты бывают куда скромнее. А тут один человек весь этот труд осилил.
И как пишет! Толково, ясно, прозрачно.
Фотографии Нововасильевки прекрасны! Сердце замирает от этой красоты.
Поклон фотографу.
И замечательное фото самого Каниболоцкого. Что-то во мне даже задрожало, как будто я знала когда-то этого человека и вдруг снова увидела.
Очень, очень всё интересно!!!
no subject
Человек, сделавший его портрет (я почти уверена, что делал именно он), - бессменный нововасильевский фотограф на протяжении 34-х лет Леонид Григорьевич Бусыгин, его портрет я покажу через лоскуток ("Я век себе"), - такой же прекрасный.
Крохотные и хрупкие титаны-подвижники...