![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tamara_borisovaПалочки-бирюльки.
Правила игры. Считалкой определяется, кто будет играть первым. Он зажимает в руке ровный пучок палочек-бирюлек, касается стола его нижним концом и резко разжимает ладонь. Бирюльки при этом должны упасть ворохом. Выпавшие отдельно бирюльки откладываются в сторону, до следующей игры. Играющие по очереди вытаскивают по одной из вороха, стараясь не шелохнуть другие палочки. Вытянутую правильно бирюльку игрок оставляет себе. Первой вытянутой палочкой-бирюлькой вытаскиваются остальные. Если палочки шевельнулись, ход передаётся другому игроку. Оставшийся пучок и выпавшие отдельно палочки проштрафившийся выбрасывает для следующего игрока. В конце игры считают число бирюлек у каждого.
Я всегда любила рассматривать эти фотографии, где мои бабушка Маруся, мама и папа сидят-стоят на берегу Азовского моря — возле какого-то простенького домика, на фоне железных кроватей с панцирными сетками, на которых можно было сидеть или лежать, загорая, днём, — ещё и потому, что абсолютно такой же пейзаж (а может, мы тогда и отдыхали в этом же домике на самом берегу Азовского моря?) я запомнила одним из первых: мне был год, а может, два — но точно не три, потому что я помню, как мы с другими детьми (мама потом говорила, что они часто отдыхали с друзьями по фамилии Ивченко, и вот с их детьми — или с одним их мальчиком? — я там играла) спускались по какому-то крутому (наверное, с метр высотой, но тогда это была больша-а-а-я высота) песчаному холму к морю.
Нужно было доковылять до края холма, а потом — чаще попой вперёд, ну ведь страшно же! — спуститься к прибрежной полоске прохладного влажного песка, медленно сползая (а ну как упадёшь с высоты?) с толщи горячего, почти раскалённого.
Я хорошо помню эти белёные домики, стоявшие почти на краю света, в начале моря, со временем поглощаемые жадным морским прибоем: в приморско-приазовских сёлах целые улицы уже съело и продолжает съедать море, и жутко бывает видеть хороший и крепкий кирпичный дом, уже покинутый хозяевами, — наполовину стоящий на земле, наполовину висящий над обрывом.
Вполне возможно, что именно отсюда пробрались в мои повторяющиеся сны морские пейзажи, когда прямо из окна открывается «веницейский» вид: безбрежная синяя морская гладь, а под окном узюсенькая полосочка суши, едва заметная, лишь только стать ногой — и то не на полную ступню...
Я потом его опознала, этот повторяющийся пейзаж, — у Магритта и у других художников.
Rene Magritte. Rooms by the Sea
Есть и вариация сна — как на полотнах другой художницы, Патрисии Боэро: морская волна, входящая в открытую дверь.
Patricia L. Boero. La infancia de la letra II
А совсем недавно — «досмотрелась» (как говорила бабушка Маруся): по-моему, здесь мама беременная, и несмотря на по-прежнему тонкую талию, животик её круглится:
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную...
Вот только не знаю, кем: Лилей, а может, даже мной.
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьём наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как лёгкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребёнок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
Ноябрь 1933, июль 1935
Музыкальный киоск
Правила игры. Считалкой определяется, кто будет играть первым. Он зажимает в руке ровный пучок палочек-бирюлек, касается стола его нижним концом и резко разжимает ладонь. Бирюльки при этом должны упасть ворохом. Выпавшие отдельно бирюльки откладываются в сторону, до следующей игры. Играющие по очереди вытаскивают по одной из вороха, стараясь не шелохнуть другие палочки. Вытянутую правильно бирюльку игрок оставляет себе. Первой вытянутой палочкой-бирюлькой вытаскиваются остальные. Если палочки шевельнулись, ход передаётся другому игроку. Оставшийся пучок и выпавшие отдельно палочки проштрафившийся выбрасывает для следующего игрока. В конце игры считают число бирюлек у каждого.
Я всегда любила рассматривать эти фотографии, где мои бабушка Маруся, мама и папа сидят-стоят на берегу Азовского моря — возле какого-то простенького домика, на фоне железных кроватей с панцирными сетками, на которых можно было сидеть или лежать, загорая, днём, — ещё и потому, что абсолютно такой же пейзаж (а может, мы тогда и отдыхали в этом же домике на самом берегу Азовского моря?) я запомнила одним из первых: мне был год, а может, два — но точно не три, потому что я помню, как мы с другими детьми (мама потом говорила, что они часто отдыхали с друзьями по фамилии Ивченко, и вот с их детьми — или с одним их мальчиком? — я там играла) спускались по какому-то крутому (наверное, с метр высотой, но тогда это была больша-а-а-я высота) песчаному холму к морю.
Нужно было доковылять до края холма, а потом — чаще попой вперёд, ну ведь страшно же! — спуститься к прибрежной полоске прохладного влажного песка, медленно сползая (а ну как упадёшь с высоты?) с толщи горячего, почти раскалённого.
Я хорошо помню эти белёные домики, стоявшие почти на краю света, в начале моря, со временем поглощаемые жадным морским прибоем: в приморско-приазовских сёлах целые улицы уже съело и продолжает съедать море, и жутко бывает видеть хороший и крепкий кирпичный дом, уже покинутый хозяевами, — наполовину стоящий на земле, наполовину висящий над обрывом.
Вполне возможно, что именно отсюда пробрались в мои повторяющиеся сны морские пейзажи, когда прямо из окна открывается «веницейский» вид: безбрежная синяя морская гладь, а под окном узюсенькая полосочка суши, едва заметная, лишь только стать ногой — и то не на полную ступню...
Я потом его опознала, этот повторяющийся пейзаж, — у Магритта и у других художников.
Rene Magritte. Rooms by the Sea
Есть и вариация сна — как на полотнах другой художницы, Патрисии Боэро: морская волна, входящая в открытую дверь.
Patricia L. Boero. La infancia de la letra II
А совсем недавно — «досмотрелась» (как говорила бабушка Маруся): по-моему, здесь мама беременная, и несмотря на по-прежнему тонкую талию, животик её круглится:
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную...
Вот только не знаю, кем: Лилей, а может, даже мной.
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьём наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как лёгкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребёнок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
Ноябрь 1933, июль 1935
Музыкальный киоск
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.