![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tamara_borisovaШёлковый путь
Читать в правильном порядке строго по планту (и в каждом новом лоскутке пройденный участок пути будет отмечаться и будет всё более длинным):
«КОМПЛЕКС МОРЯ»
(Примпосад, Строгановка, Степановка Первая, Ботиево, Райновка, Тубал)
Все на берегу. Расталкивая воздух
Все на берегу. Бирюльки
Мене, текел, факел
Подсолнечные кларнеты
ПРИАЗОВЬЕ
Степь отворилась
Где сцепились бирюльки
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьём наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как лёгкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребёнок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
Ноябрь 1933, июль 1935
Осип Мандельштам. Восьмистишия (10)
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведённый мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно...
Он же. Сегодня ночью, не солгу...
Когда больничный флигель «без окон, без дверей», в котором я родилась, был ещё жив, у меня не было фотоаппарата, да и в голову мне не приходила простая и ясная мысль запечатлеть то, что существовало и будет существовать всегда, поскольку и я-то бессмертна, и мы-то все бессмертны, и уж тем более бессмертны «неживые», более прочные, сущности...
А когда в прошлом году я осенилась догадкой, что всё проходит, и пошла на территорию Приазовской больницы, где среди остатков множества старых одноэтажных построек уже дважды было выстроено (один раз снесено и опять выстроено) многоэтажное большое здание, и опять строятся новые корпуса, то на месте моей «точки рождения» (той самой безопасной и сухой капсулы прямо в глинистой скале, куда я вышла «из пены моря») застала только «могильный холмик» (ну или скорее скифский курган) и смогла запечатлеть только похожее здание, пока что помилованное, но наверняка скоро и над ним занесёт свою карающую длань технический «прогресс»... и никто даже не вспомнит, что тут было-то, на месте этого «скифского захоронения»...
(Когда — наверное, в 2005 году, во время очередного проведывания родины, — я сказала некой даме, довольно уже зрелого, но, конечно, моложе меня, возраста, торгующей какими-то бусами и прочими саморучными поделками сидя/разложившись на новодельном фонтане с дельфинами около «торгового дома», что это бывший кинотеатр «Мир», куда мы бегали с двоюродной сестрой Валей на фильмы, вечно опаздывая и несясь с выпученными глазами, но с вымытыми под колонкой ногами и отдраенными пятками — бабушка Маруся строго следила, чтобы мы не появлялись «в люди» как чуми́чки и с заскорузлыми подошвами... бегалось же всюду босиком, — она подняла меня на смех и потом долго провожала взглядом, каким провожают местного дурачка, подбирающего фантики...)
Больница с поликлиникой и мир с перспективой:
...Дом на Ленина, 48 (где мы сидим и стоим с Лилей и с куклами под ёлочкой) не был первым моим местом жительства на новых землях, точнее, абсолютно новой для меня Земле.
Из роддома меня и маму папа забрал вот, кажется, в этот домик — длинный, на два хозяина или даже нескольких, с колодцем без ворота и неизменным виноградом (у мамы уже не спросишь, но в самом начале улицы Фрунзе, на которой всегда жили дедушка Павлик и бабушка Маруся, но уже ближе к её концу, — больше нет похожих домов; мама мне его показывала, но теперь он немного перестроился, а главное — окончательно зарос виноградом и древесными кружевами, и его было трудно узнать и сфотографировать, получился только боковой выступ).
Мальвы около двора моего первого земного дома... Росли ли они тогда? помнят ли меня?
И именно с ним (но внутрь уже, конечно, мне никогда не попасть, хотя... я ведь думала, что и в нововасильевский домрайсад никогда больше, но вот уже который год вхожу туда, переступая через высокий порог, автоматически поднимая ноги на нужную высоту) связано, наверное, самое раннее (если не считать воспоминания о процессе рождения, живущего в повторяющихся снах) моё воспоминание, самый первый «оттиск мира на душе»...
...Я лежу, как мне кажется, на лавке (общее «топографическое» впечатление — будто на боковой нижней полке в плацкартном вагоне: слева окно, чуть правее «анфиладный» вид вперёд — и точно такая же «перегородка» впереди и справа), потому что «лежанка» моя довольно жёсткая, твёрдая, я лежу ровно и, очевидно, спелёнутая, но не туго: я не могу шевелить руками, уложенными вдоль тела, но нигде ничего не давит и не препятствует дыханию.
Я лежу в полном покое и расслаблении, но не «бессознании»: я вижу далеко впереди какие-то пространства (как я уже сказала, напоминающие анфиладу плацкартных купе, но это точно не воспоминание о первой поездке на поезде, которая случилась в возрасте шести лет — в Крым, куда нас повезла бабушка Маруся к маме, поехавшей туда по санаторной путёвке, и я её помню — поездку — отчётливо-фактурно: и восторг залезания на гладкую полированную, жёлтого дерева, верхнюю широкую — гораздо шире и просторнее нынешних — полку с закруглёнными краями, и как бабушка Маруся пристёгивала меня «ремнями безопасности», которые тогда были не ремни, а такие крепкие цепи в дерматиновых узких чехольчиках, и, и... но об этом дальше, когда доедем до этого «пункта назначения»), чувствую слева мягкий белёсый цвет (оче-видно, это был редкий для тех краёв бессолнечный день... а возможно, и особенности «молочного» младенческого зрения, не различающего цветов), льющийся, оче-видно, из окна...
...а впереди и чуть вправо я вижу белёную стену, под которой тоже что-то стоит, то ли лавка, то ли диван, но не кровать, спинок кровати я не помню... а возможно — и скорее всего — тахта или софа, потому что это какая-то мягкая лежанка без боков и спинок.
На ней никого нет, и вообще я в комнате одна.
Тихо (или это опять-таки особенности младенческого слуха?), покойно, тепло, мягко (в воздухе; подо мной, как я уже сказала, что-то ровное и твёрдое, но не дискомфортное).
И эта просто-стена, без ковров или тонких ковриков... ну разве что маленький, потому не замеченно-не запомненный, просто-бело-белёная-стена-без-ничего, — возникая порой в предсоньи уже меня взрослой, уж что-что, но только не скуку неизменно «разливает» в моей душе...
Это непередаваемая смесь блаженного покоя, защищённости, новизны и предчувствия... и, как ни странно, ощущение радостного узнавания и счастливого возвращения — на родину, в родные места, к родным людям (которых в комнате нет, но они угадываются/помнятся):
И, покинув корабль,
Натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился,
Пространством и временем полный.
Вот, «слово найдено́»!
Наполненность временем, историей — и опытом предыдущих путешествий, закончившихся возвращением на родину — Землю...
...Нет, просто на землю.
Из воды на сушу, из общей праистории в личную, только мою, к моей личной, белёной мелом стене — молочному матовому экрану, на котором жизнь вскоре станет показывать мне цветные и поющие картинки в кинотеатре с названием мир...
Музыкальный киоск
Читать в правильном порядке строго по планту (и в каждом новом лоскутке пройденный участок пути будет отмечаться и будет всё более длинным):
«КОМПЛЕКС МОРЯ»
(Примпосад, Строгановка, Степановка Первая, Ботиево, Райновка, Тубал)
Все на берегу. Расталкивая воздух
Все на берегу. Бирюльки
Мене, текел, факел
Подсолнечные кларнеты
ПРИАЗОВЬЕ
Степь отворилась
Где сцепились бирюльки
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьём наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как лёгкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребёнок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
Ноябрь 1933, июль 1935
Осип Мандельштам. Восьмистишия (10)
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведённый мел,
Хоть даром, скука разливает,
И сквозь прозрачное рядно
Молочный день глядит в окно...
Он же. Сегодня ночью, не солгу...
Когда больничный флигель «без окон, без дверей», в котором я родилась, был ещё жив, у меня не было фотоаппарата, да и в голову мне не приходила простая и ясная мысль запечатлеть то, что существовало и будет существовать всегда, поскольку и я-то бессмертна, и мы-то все бессмертны, и уж тем более бессмертны «неживые», более прочные, сущности...
А когда в прошлом году я осенилась догадкой, что всё проходит, и пошла на территорию Приазовской больницы, где среди остатков множества старых одноэтажных построек уже дважды было выстроено (один раз снесено и опять выстроено) многоэтажное большое здание, и опять строятся новые корпуса, то на месте моей «точки рождения» (той самой безопасной и сухой капсулы прямо в глинистой скале, куда я вышла «из пены моря») застала только «могильный холмик» (ну или скорее скифский курган) и смогла запечатлеть только похожее здание, пока что помилованное, но наверняка скоро и над ним занесёт свою карающую длань технический «прогресс»... и никто даже не вспомнит, что тут было-то, на месте этого «скифского захоронения»...
(Когда — наверное, в 2005 году, во время очередного проведывания родины, — я сказала некой даме, довольно уже зрелого, но, конечно, моложе меня, возраста, торгующей какими-то бусами и прочими саморучными поделками сидя/разложившись на новодельном фонтане с дельфинами около «торгового дома», что это бывший кинотеатр «Мир», куда мы бегали с двоюродной сестрой Валей на фильмы, вечно опаздывая и несясь с выпученными глазами, но с вымытыми под колонкой ногами и отдраенными пятками — бабушка Маруся строго следила, чтобы мы не появлялись «в люди» как чуми́чки и с заскорузлыми подошвами... бегалось же всюду босиком, — она подняла меня на смех и потом долго провожала взглядом, каким провожают местного дурачка, подбирающего фантики...)
Больница с поликлиникой и мир с перспективой:
 |
| Альбом: Где сцепились бирюльки |
 |
| Альбом: Где сцепились бирюльки |
 |
| Альбом: Где сцепились бирюльки |
 |
| Альбом: Где сцепились бирюльки |
...Дом на Ленина, 48 (где мы сидим и стоим с Лилей и с куклами под ёлочкой) не был первым моим местом жительства на новых землях, точнее, абсолютно новой для меня Земле.
Из роддома меня и маму папа забрал вот, кажется, в этот домик — длинный, на два хозяина или даже нескольких, с колодцем без ворота и неизменным виноградом (у мамы уже не спросишь, но в самом начале улицы Фрунзе, на которой всегда жили дедушка Павлик и бабушка Маруся, но уже ближе к её концу, — больше нет похожих домов; мама мне его показывала, но теперь он немного перестроился, а главное — окончательно зарос виноградом и древесными кружевами, и его было трудно узнать и сфотографировать, получился только боковой выступ).
Мальвы около двора моего первого земного дома... Росли ли они тогда? помнят ли меня?
И именно с ним (но внутрь уже, конечно, мне никогда не попасть, хотя... я ведь думала, что и в нововасильевский домрайсад никогда больше, но вот уже который год вхожу туда, переступая через высокий порог, автоматически поднимая ноги на нужную высоту) связано, наверное, самое раннее (если не считать воспоминания о процессе рождения, живущего в повторяющихся снах) моё воспоминание, самый первый «оттиск мира на душе»...
...Я лежу, как мне кажется, на лавке (общее «топографическое» впечатление — будто на боковой нижней полке в плацкартном вагоне: слева окно, чуть правее «анфиладный» вид вперёд — и точно такая же «перегородка» впереди и справа), потому что «лежанка» моя довольно жёсткая, твёрдая, я лежу ровно и, очевидно, спелёнутая, но не туго: я не могу шевелить руками, уложенными вдоль тела, но нигде ничего не давит и не препятствует дыханию.
Я лежу в полном покое и расслаблении, но не «бессознании»: я вижу далеко впереди какие-то пространства (как я уже сказала, напоминающие анфиладу плацкартных купе, но это точно не воспоминание о первой поездке на поезде, которая случилась в возрасте шести лет — в Крым, куда нас повезла бабушка Маруся к маме, поехавшей туда по санаторной путёвке, и я её помню — поездку — отчётливо-фактурно: и восторг залезания на гладкую полированную, жёлтого дерева, верхнюю широкую — гораздо шире и просторнее нынешних — полку с закруглёнными краями, и как бабушка Маруся пристёгивала меня «ремнями безопасности», которые тогда были не ремни, а такие крепкие цепи в дерматиновых узких чехольчиках, и, и... но об этом дальше, когда доедем до этого «пункта назначения»), чувствую слева мягкий белёсый цвет (оче-видно, это был редкий для тех краёв бессолнечный день... а возможно, и особенности «молочного» младенческого зрения, не различающего цветов), льющийся, оче-видно, из окна...
...а впереди и чуть вправо я вижу белёную стену, под которой тоже что-то стоит, то ли лавка, то ли диван, но не кровать, спинок кровати я не помню... а возможно — и скорее всего — тахта или софа, потому что это какая-то мягкая лежанка без боков и спинок.
На ней никого нет, и вообще я в комнате одна.
Тихо (или это опять-таки особенности младенческого слуха?), покойно, тепло, мягко (в воздухе; подо мной, как я уже сказала, что-то ровное и твёрдое, но не дискомфортное).
И эта просто-стена, без ковров или тонких ковриков... ну разве что маленький, потому не замеченно-не запомненный, просто-бело-белёная-стена-без-ничего, — возникая порой в предсоньи уже меня взрослой, уж что-что, но только не скуку неизменно «разливает» в моей душе...
Это непередаваемая смесь блаженного покоя, защищённости, новизны и предчувствия... и, как ни странно, ощущение радостного узнавания и счастливого возвращения — на родину, в родные места, к родным людям (которых в комнате нет, но они угадываются/помнятся):
И, покинув корабль,
Натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился,
Пространством и временем полный.
Вот, «слово найдено́»!
Наполненность временем, историей — и опытом предыдущих путешествий, закончившихся возвращением на родину — Землю...
...Нет, просто на землю.
Из воды на сушу, из общей праистории в личную, только мою, к моей личной, белёной мелом стене — молочному матовому экрану, на котором жизнь вскоре станет показывать мне цветные и поющие картинки в кинотеатре с названием мир...
Музыкальный киоск
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.