tamara_borisova (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
tamara_borisova) wrote2012-11-05 11:40 pm
tamara_borisova) wrote2012-11-05 11:40 pm
То флейта слышится, то будто фортопьяно
Признаться, милостивые государи вы мои с государынями, — отправляясь на гаражный оброк и услышав от Оли напутствие раскопать ещё что-нибудь интересненькое, я внутренне хмыкнула: там кучка осталась совсем уж небольшая, вполне обозримая (но к которой по-прежнему с маху не подступиться, уж который день я думаю — ну, сегодня навалюсь и закончу... не тут-то было!)...
Но что же вы думаете?
Нашла, и столько! и такого...
Во-первых, нашла Грибоедова — тот самый альбом с тиснёным портретом писателя на обложке, посвящённый его жизни и творчеству, — иллюстрированный, с пояснениями, фотографиями, репродукциями картин и гравюр...
Это была моя самая первая «взрослая» книга, и я её помню ещё у бабушки Маруси: меня усадили на страшно высокую кровать — такую высокую, что я на неё сама взобраться не могу — подпрыгиваю, вроде бы запрыгиваю, распластываюсь животом и растопыренными руками, — но неумолимо сползаю обратно (а кровать на самом деле, как выяснилось, когда я выросла, была высотой даже не в метр от пола — действительно эта старинная кровать с железной, но не панцирной, а сцепленной какими-то крючьями сеткой почему-то была выше более поздних панцирных, но не такая уж высокая), потому без помощи взрослых мне туда пока не залезть, — усадили поперёк, к стене (а ноги до края кровати не достают), по́дперли спину подушкой и дали этот огромный фолиант, и я стала рассматривать диво дивное — в коричневом «кожаном» (коленкоровом) переплёте, формата (выражаясь современным языком) А-4, даже больше, толстая-претолстая книга, на плотной — и тогда уже желтоватой бумаге...
Вначале я долго щупала пальцами тиснение, так и этак поворачивая обложку: я такого раньше никогда не видела в книгах.
В альбомах для фотографий видела, на рамочках тоже — а в книгах никогда!
Потом стала листать, пропуская текст (даже если бы я тогда умела читать, я бы ничего не поняла, — и что-то мне кажется, что не умела, но уже знала, что такое книга, и предвкушала уже, что когда-нибудь эти значки откроют мне свой тайный смысл, мне это сказало — моим пальцам сказало — тиснёное изображение необычного человека в очках, — и у меня радостно трепетало сердце), — о, сколько там было разных картинок! дома, экипажи, люди, улицы, какие-то сюжеты и сцены (это были сцены из спектаклей по «Горю от ума»), и портреты, и среди них я мгновенно узнавала портрет этого «тиснёного», живого: у него было очень яркое и запоминающееся, услышанное пальцами лицо...
Почему-то он попал в последнюю сумку с Серёжиными детскими книжками, две или три я уже отдала соседке Ларисе для её внука, а сегодня достала последнюю, и на самом дне поджидал меня Грибо—едов: сказала мне мама, что это писатель Грибоедов, — и я решила, что он был большой любитель грибов, такие белые шампиньоны росли у нас повсеместно в «посадках» — лесозащитных полосах, мама сама собирала их и очень вкусно жарила со сметаной, а других грибов я долго не знала, аж потом-потом, спустя много лет, но ещё в моём детстве, дедушка и бабушка Борисовы прислали нам посылку, а в ней — множество связок сушёных ароматных грибов! боже мой! я до сих пор вижу и слышу, обоняю и чую, слышу носом и вижу глазами золотистые эти ячеистые солнечные разводы в тарелке с супом из настоящих лесных грибов, собранных ими на родине — где-то в Орловской области, в Мценском районе, на станции Отрада... с тех пор я ни разу не видела и не ела такого грибного супа, который в моём языковом представлении отчего-то вдруг стал черепаховым... объяснить не могу — это надо увидеть золотисто-черепаховую поверхность ТОГО супа...
И он тоже любил, наверное, жареные шампиньоны в сметане — и исключительно ими и питался, потому и назвали его люди Грибоедовым.
Вот он, голубчик, всё такой же живой и выпуклый, бессмертный и любимый — любимый (на) всю жизнь!
И вот какие призы вручались учащимся технических училищ за успехи в спорте.
(А мамочка моя, как всегда, «экспроприировала» у любимого и любящего братика книжку!)
Собрать бы книги все да сжечь — повторяла вчера я слова Фамусова, сортируя бесконечные стопки книг: какие куда и кому отдать?
Минуй нас пуще всех печалей...
Шёл в комнату, попал в другую...
Служить бы рад...
А судьи кто...
Что говорит! и говорит как пишет!..
...Нельзя ли для прогулок
Подальше выбрать закоулок?
А ты, сударыня, чуть из постели прыг,
С мужчиной! с молодым! — Занятье для девицы!
Всю ночь читает небылицы,
И вот плоды от этих книг!
А всё Кузнецкий мост, и вечные французы,
Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!..
София
Возьмёт он руку, к сердцу жмёт,
Из глубины души вздохнёт,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит. —
Смеёшься! можно ли! чем повод подала
Тебе я к хохоту такому!
Лиза
Мне-с?.. ваша тётушка на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить,
И через три дни поседела...
...Петрушка, вечно ты с обновкой,
С разодранным локтём. Достань-ка календарь;
Читай не так, как пономарь;
А с чувством, с толком, с расстановкой...
А дальше сами тут перечитайте — с чувством и толком.
А я дальше пойду, вглубь гаража, — где я нашла серию живых пальтретов с картинки бледной: свою фотку, сигнальный маленький оттиск для большого пальтрета в театральном фойе, это примерно конец восьмидесятых (я перешла завлитом в театр летом 1988-го) или самое начало девяностых, ещё до тотального развала, безденежья, «разброда и шатаний», когда ни о каком фотографировании речи не шло уже; затем мой же пальтрет, но уже работы моего старшего племянника, когда он был совсем маленький, а я совсем молодая, моложе театральной фотки лет на пять или больше; на обороте маминой записки (или скорее мама, без должного пиетета к творчеству юного гения, использовала тетрадный лист как палимпсест)... и...
А вот «и» я вам покажу потом, в качестве коды, потому что это моя масляная «живопись» (ища свой перевод «вытесненного Фроста», я нашла своё письмо к Галине Васильевне, в котором писала, что мои межфаковцы — тогда ввели такой — совершенно идиотский — факультет, называемый межфаком, и русский язык КАК ИНОСТРАННЫЙ начали изучать на всех факультетах: на истфаке, на физмате, у географов и т.п., — что межфаковцы мои говорят живо́пись; мои картинки именно таковы), потому что сейчас я ещё должна показать вам книгу, подаренную мне В. В. Хорольским для «вытеснительных» «переводческих» экзерсисов, в результате которых остаётся только мой текст, а переводимый автор нервно и вытесненно курит и глотает перья в сторонке...
Ну, разве не похоже ребёнок нарисовал?
Ведь абсолютное сходство!
(Для тех, кто ничего не смыслит в [пост]модернизме: там две руки, две ноги, туловище, голова, бант, волосы ёжиком и гоголевский нос.)
А вот из этой книги, подаренной мне В. В. Хорольским, я Саймонса и пере... вытесняла.
И вот, наконец, моя масляная живо́пись — стилизованная под наив кухонная доска с дыркой, уписанная маслом.
Называется эта работа «Портрет мужа», когда-то она была лучше, а потом я в целях сохранения шедевра залакировала её обычным мебельным лаком, и краски стали грязными от прилипшей к плохому лаку пыли):
Музыкальный киоск
И ещё тут.
Но что же вы думаете?
Нашла, и столько! и такого...
Во-первых, нашла Грибоедова — тот самый альбом с тиснёным портретом писателя на обложке, посвящённый его жизни и творчеству, — иллюстрированный, с пояснениями, фотографиями, репродукциями картин и гравюр...
Это была моя самая первая «взрослая» книга, и я её помню ещё у бабушки Маруси: меня усадили на страшно высокую кровать — такую высокую, что я на неё сама взобраться не могу — подпрыгиваю, вроде бы запрыгиваю, распластываюсь животом и растопыренными руками, — но неумолимо сползаю обратно (а кровать на самом деле, как выяснилось, когда я выросла, была высотой даже не в метр от пола — действительно эта старинная кровать с железной, но не панцирной, а сцепленной какими-то крючьями сеткой почему-то была выше более поздних панцирных, но не такая уж высокая), потому без помощи взрослых мне туда пока не залезть, — усадили поперёк, к стене (а ноги до края кровати не достают), по́дперли спину подушкой и дали этот огромный фолиант, и я стала рассматривать диво дивное — в коричневом «кожаном» (коленкоровом) переплёте, формата (выражаясь современным языком) А-4, даже больше, толстая-претолстая книга, на плотной — и тогда уже желтоватой бумаге...
Вначале я долго щупала пальцами тиснение, так и этак поворачивая обложку: я такого раньше никогда не видела в книгах.
В альбомах для фотографий видела, на рамочках тоже — а в книгах никогда!
Потом стала листать, пропуская текст (даже если бы я тогда умела читать, я бы ничего не поняла, — и что-то мне кажется, что не умела, но уже знала, что такое книга, и предвкушала уже, что когда-нибудь эти значки откроют мне свой тайный смысл, мне это сказало — моим пальцам сказало — тиснёное изображение необычного человека в очках, — и у меня радостно трепетало сердце), — о, сколько там было разных картинок! дома, экипажи, люди, улицы, какие-то сюжеты и сцены (это были сцены из спектаклей по «Горю от ума»), и портреты, и среди них я мгновенно узнавала портрет этого «тиснёного», живого: у него было очень яркое и запоминающееся, услышанное пальцами лицо...
Почему-то он попал в последнюю сумку с Серёжиными детскими книжками, две или три я уже отдала соседке Ларисе для её внука, а сегодня достала последнюю, и на самом дне поджидал меня Грибо—едов: сказала мне мама, что это писатель Грибоедов, — и я решила, что он был большой любитель грибов, такие белые шампиньоны росли у нас повсеместно в «посадках» — лесозащитных полосах, мама сама собирала их и очень вкусно жарила со сметаной, а других грибов я долго не знала, аж потом-потом, спустя много лет, но ещё в моём детстве, дедушка и бабушка Борисовы прислали нам посылку, а в ней — множество связок сушёных ароматных грибов! боже мой! я до сих пор вижу и слышу, обоняю и чую, слышу носом и вижу глазами золотистые эти ячеистые солнечные разводы в тарелке с супом из настоящих лесных грибов, собранных ими на родине — где-то в Орловской области, в Мценском районе, на станции Отрада... с тех пор я ни разу не видела и не ела такого грибного супа, который в моём языковом представлении отчего-то вдруг стал черепаховым... объяснить не могу — это надо увидеть золотисто-черепаховую поверхность ТОГО супа...
И он тоже любил, наверное, жареные шампиньоны в сметане — и исключительно ими и питался, потому и назвали его люди Грибоедовым.
Вот он, голубчик, всё такой же живой и выпуклый, бессмертный и любимый — любимый (на) всю жизнь!
 |
| Альбом: То флейта слышится |
И вот какие призы вручались учащимся технических училищ за успехи в спорте.
(А мамочка моя, как всегда, «экспроприировала» у любимого и любящего братика книжку!)
 |
| Альбом: То флейта слышится |
Собрать бы книги все да сжечь — повторяла вчера я слова Фамусова, сортируя бесконечные стопки книг: какие куда и кому отдать?
Минуй нас пуще всех печалей...
Шёл в комнату, попал в другую...
Служить бы рад...
А судьи кто...
Что говорит! и говорит как пишет!..
...Нельзя ли для прогулок
Подальше выбрать закоулок?
А ты, сударыня, чуть из постели прыг,
С мужчиной! с молодым! — Занятье для девицы!
Всю ночь читает небылицы,
И вот плоды от этих книг!
А всё Кузнецкий мост, и вечные французы,
Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:
Губители карманов и сердец!
Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!..
София
Возьмёт он руку, к сердцу жмёт,
Из глубины души вздохнёт,
Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,
Рука с рукой, и глаз с меня не сводит. —
Смеёшься! можно ли! чем повод подала
Тебе я к хохоту такому!
Лиза
Мне-с?.. ваша тётушка на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить,
И через три дни поседела...
...Петрушка, вечно ты с обновкой,
С разодранным локтём. Достань-ка календарь;
Читай не так, как пономарь;
А с чувством, с толком, с расстановкой...
А дальше сами тут перечитайте — с чувством и толком.
А я дальше пойду, вглубь гаража, — где я нашла серию живых пальтретов с картинки бледной: свою фотку, сигнальный маленький оттиск для большого пальтрета в театральном фойе, это примерно конец восьмидесятых (я перешла завлитом в театр летом 1988-го) или самое начало девяностых, ещё до тотального развала, безденежья, «разброда и шатаний», когда ни о каком фотографировании речи не шло уже; затем мой же пальтрет, но уже работы моего старшего племянника, когда он был совсем маленький, а я совсем молодая, моложе театральной фотки лет на пять или больше; на обороте маминой записки (или скорее мама, без должного пиетета к творчеству юного гения, использовала тетрадный лист как палимпсест)... и...
А вот «и» я вам покажу потом, в качестве коды, потому что это моя масляная «живопись» (ища свой перевод «вытесненного Фроста», я нашла своё письмо к Галине Васильевне, в котором писала, что мои межфаковцы — тогда ввели такой — совершенно идиотский — факультет, называемый межфаком, и русский язык КАК ИНОСТРАННЫЙ начали изучать на всех факультетах: на истфаке, на физмате, у географов и т.п., — что межфаковцы мои говорят живо́пись; мои картинки именно таковы), потому что сейчас я ещё должна показать вам книгу, подаренную мне В. В. Хорольским для «вытеснительных» «переводческих» экзерсисов, в результате которых остаётся только мой текст, а переводимый автор нервно и вытесненно курит и глотает перья в сторонке...
Ну, разве не похоже ребёнок нарисовал?
Ведь абсолютное сходство!
(Для тех, кто ничего не смыслит в [пост]модернизме: там две руки, две ноги, туловище, голова, бант, волосы ёжиком и гоголевский нос.)
А вот из этой книги, подаренной мне В. В. Хорольским, я Саймонса и пере... вытесняла.
И вот, наконец, моя масляная живо́пись — стилизованная под наив кухонная доска с дыркой, уписанная маслом.
Называется эта работа «Портрет мужа», когда-то она была лучше, а потом я в целях сохранения шедевра залакировала её обычным мебельным лаком, и краски стали грязными от прилипшей к плохому лаку пыли):
 |
| Альбом: То флейта слышится |
Музыкальный киоск
И ещё тут.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
no subject
no subject
no subject
no subject
А тут такой сборник! и он ведь у него был единственный, нужный самому (ВВ преподавал зарубежку, но не у меня, у девчонок, и у него Лена Кривопишина писала дипломную по Йетсу с Блоком, и из-за них-то с ВВ и началось моё увлечение переводами: переводов Йетса не было, ВВ и предложил Лене, чтобы я сделала, а я до того только такие "стихи на случай" писала и пародии внутренние, исключительно в нашем дружеском кругу)...
Надо будет поискать Йетса (теперь пишут Йитс), показать, но они слабые, почти подстрочники.
Про кота Минналоуша найду, пожалуй, - он всем почему-то очень нравится, несмотря на "подстрочность".
no subject
no subject
А уж букинистический Грибоедов с надписью! Обожаю такое.
Так ещё покопаешься и автограф самого Грибоедова найдёшь :)
Новинский бульвар так сильно изменился, ничего себе - теперь этот грибоедовский дом рядом с американским посольством. А вокруг сталинские дома.
no subject
Я думала, я его сожгла во время одной из прошлогодних "сталинских (за)чисток" гаража.
Очевидно, на кота рука не поднялась - тем более что глазами котейка на Чапулика похож (а Чапулика ещё тогда, кажется, не было).
Слушай, я тут кое-что задумала, крибле-крабле-бумс!
no subject
Давай бумс! Буду ждать.
no subject
Ничего не буду брать с собой в И. - новое нарисую там. :)))
Бумс будет касаться тебя, радость будет, - если получится.
no subject
Я сегодня с Наташей разговаривала, которая кукол делает. А они же тут ездили во Франкфурт выставляться. Я её прошу завести ЖЖ и показать, не хочет, стесняется, кому, говорит, нужны мои куклы. Вот же господи. Чувствую, мне придётся её кукол заснять и выложить. Такой талантливый человек и не ценит себя ну ни капельки.
no subject
Сделай и покажи.
И - где двухсотый лоскут?
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
Запах обложки этой из крашеной ткани въелся в меня намертво: моё любимое детское "чтение" - лоции и правила судоходства пахли точно так же.
И вальс тоже впечатался - его часто передавали по радио (а радио звучало целый день).
no subject
И они ЖИВЫЕ, живее некоторых людей.
no subject
Такая книга, такие фотографии и рисунок, и картина ради одного этого стоило копаться в гараже.
У нас с вами сегодня параллельно посты с фотками книги. Забавное совпадение:)
Я всю эту серию люблю - и Грибоедова (мне всё кажется, что она у меня была, но где тогда она теперь?), и Радищева, и Блока, Достоевского...
Грибоедова нежно люблю с юности.
А на рисунке Серёжи я увидела сначала какое-то насекомое с множеством лапок и большими крылышками. Потом разобралась, что это волосы ёжиком, лицо и бант:)) Беда с этим постмодернизмом. Вернее с нами, ничего в нём не смыслящими:))
Фотография замечательная, а картина с котом и ковриком на верёвке - шедевр, я считаю (вполне серьёзно).
no subject
Пространство не валенок! :))))
Лидочка, у меня уже года три или четыре как куплены масляные краски и тоненькие кисточки, и я Вам, наверное, не дожидаясь отъезда в И. нарисую кота с разноцветным бельём!
Куплю дощечку разделочную - и нарисую!
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject