О том, как после долгих лет семейной жизни я стала образцовой старой девой (окончание)

[tamara_borisova]

Окончание, начало здесь.

...И, конечно же, пришёл роковой момент достижения половой зрелости (заставший меня врасплох: я не отличила призывов Махи к Чапе, понукающих к весёлой игре, от призывов сексуальных), и он совпал с трагическим скоропостижным уходом обоих моих родителей: 21 марта 2006 года от инфаркта (фактически от разрыва сердца — трансмуральной формы) умер мой папа, а через два месяца — 27 мая — от такого же обширного кровоизлияния в мозг — мама, а 20 июня Машке, успевшей стать маминой любимицей (она даже приезжала Маху проведать накануне), предстояло родить.

И эти три котёнка, появившиеся на свет, фактически вытащили меня из мрака двойной внезапной смерти самых дорогих мне людей, требуя от меня участия в спасении их крохотных жизнёнок: у Маши почти не было молока, мне пришлось соорудить соску из аптечного пузырька и резиновой части отечественной пипетки и выпаивать рыжего Мишку, серого Пусика и трёхцветную Дусеньку, тем более что на второй же день Маша принесла их из нижней части кладовки к нам с Осиком на диван: мол, вместе вынашивали, вместе рожали — вместе давайте и воспитывать, и упорно приносила их обратно после каждого водворения на законно отведённое место.

Осечка был счастлив: невозбранный доступ к любимым телам детёнышей был обеспечен, и уж он-то их и вылизывал, и охранял, и всячески помогал нам с Машей в ходе воспитательного процесса...

Я-то наивно полагала, что, раз уж недоглядела, благополучно раздам котят, оставив себе только Чапину копию (я почему-то была уверена в доминантности его генов — ещё в «семейной жизни» у нас была постоянная возлюбленная, которую нам периодически приносили, и за верную любовь на расстоянии мы прозвали их с Чапой Чеховым и Книппер, — так вот у них постоянно в каждом приплоде случался чапообразный потомок) — котейка старел, скорый уход был неизбежен, хоть и крайне нежелателен...

Но случился образцовый психоаналитический трансфер: почти сразу я поняла, что рыжего с белым первенца Мишу я отдать не смогу, но по тому самому закону справедливости, соблюдаемому мной ещё с детских своих времён, не смогу отдать и Пусика с Дусей.

Это я, Пусик:

Помаявшись так какое-то время, я с облегчением подумала, что всё равно мне мало осталось жить (после маминой смерти наступило ощущение завершённости и моей жизни, с тех пор это чувство не ушло, но модифицировалось: я почувствовала, что нельзя уходить, не завершив жизни, то есть не выполнив главного предназначения, и отсекла всё второстепенное), так какая разница, сколько сиротских душ после себя оставлять...

В этом была и остаётся доля трусости перед необходимостью совершать жестокость, делая неизбежный выбор и принимая разумные решения (забегая вперёд — мне это пришлось делать многократно впоследствии, в попытках пристроить очередное потомство... не лучший опыт и не лучшие самоощущения, скажу я вам...).

В качестве самооправдания: очевидно, это ещё и «дурная наследственность» — и мама моя страдала чрезмерной жалостливостью к животным, и сестра: когда её болонка Мальвина произвела на свет троих щенков, ей удалось сразу пристроить только одного мальчика: девицы роковым образом подзадержались, а потом встал ребром вопрос выбора: одну из них, родившуюся бездыханной, сестра с младшим сыном реанимировала, делая искусственное дыхание и отсасывая слизь, её отдавать было нельзя, а вторую отдать не позволяла та самая «формула справедливости»...

В общем, когда однажды летом они приехали к нам в гости из другого города и всех троих собак взяли с собой (оставить же не на кого, тем более такую ораву, и тем более так к сестре привязанную, что в её отсутствие они не живут, не едят, не спят, а только ждут её возвращения), и мама наша в изумлении воскликнула, сразив всех и себя тоже «нежданной шуткой»:

– Лиля, да вы что, на охоту приехали?

...Всю жизнь с самого младенчества все они — эти выкидыши из жизни — боялись утратить чудом обретённый дом: слепая, с непросохшими пупками однодневная коробка из-под советской вермишели, всю дорогу прооравшая, как по команде умолкла, едва я переступила порог квартиры. Я недоумевала: откуда они узнали, что попали домой?

Памина, пару раз выведенная за пределы квартиры, ложилась на асфальт, пласталась пузом по ступенькам, влекомая на поводке, и укакивалась от страха ярко-жёлтым поносом, так что о нормальном выгуле и правильном опорожнении кишечника не могло быть и речи — только дома и только на родном балконе...

Маша при малейшем шуме в коридоре пряталась в полупустой квартирке без закоулков и лишних вещей так, что я однажды после ухода соседки, пришедшей за солью или хлебом, минут сорок тщетно проискала её и в квартире и в подъездном коридоре — и обнаружила в немыслимо узком пространстве под нижней планкой «моечной» тумбочки только по торчащему кончику хвоста, а то можно было бы уже грешить на инопланетян, не брезгующих для своих опытов и никчемушными котейками...

Васька-подкидыш выходит во двор гулять только след в след за Машей, которая окончательно осмелела только после рождения ею котят и после водворения в наших частных владениях, да и то в первые дни переезда пережила ужасный стресс: во-первых, перевозя кошаков, я посадила их в переноску и в пластмассовую бельевую корзину, и если дети орали и таращили перепуганные глазищи в отверстия, Маша сидела обречённо тихо, понимая: всё, временный рай кончился, и её опять определят на мусорку, и перебирала все свои прегрешения, за что в этот раз (когда она начала подрастать и проказить просто невыносимо: у меня Осик вырос, ничего не изгрызши, а Машка как сдурела — я ничего не говорю о зверски ободранных повсеместно обоях, я только робко заикаюсь о погрызенной до стружек мебели: диванных подлокотниках или резном шишаке на старинном круглом столике; не выдержав однажды кошачьего терроризма, я схватила её за шкирку, открыла дверь в «малосемейный» коридор и сказала: всё, уходи, раз ты такая негодяйка! а она обхватила обеими лапами моё запястье, прижалась головой к руке и замерла в ужасе... и я сказала ей: ладно, Бог с тобой, круши всё и дальше, только не пугайся ты так...).

Переезжали мы в спешном порядке: квартира была продана, времени на завершение ремонта в доме не хватало, потому ещё несколько дней приходили к нам мастера — доклеивали обои, что-то там дотирали...

Хвать-похвать — нету Маши, выпущенной в первый день вместе с остальными кошаками из временного пластмассового узилища в комнаты и уже было осмелевшей: диван стоит всё тот же, на нём лежит надёжный и родной Осик, все дети её на месте, ходят исследуют новые пространства, вдвое больше прежних, значит, смерть отступила и на этот раз...

...Где кошка — спрашиваю у мастерицы, работающей в зале, — не видели такую пятнистую, со смешно разрисованной мордахой?

Нет, не видели её и мастера, работающие в коридоре... Наружная дверь не открывалась, никто никуда не выходил...

Как вдруг вижу: пузырится что-то под одеялом на постели, вроде как Осик, но Осипа на диване уже нет — вот он, бегает от одного человека к другому, ласкается...

Да вот она, Маша, сама отвернула одеяло, сама лежит под ним, но лежит как-то странно — пластом, в полном ступоре, все мышцы зажаты спазмом страха: оказывается, девочка решила, что вот теперь уж точно пришли за ней, и место её всё у тех же мусорных баков...

А предположили мы ещё давно с друзьями, что, очевидно, события в её жизни разворачивались по нехитрому сценарию: родилась она в нормальной семье (судя по тому, как быстро овладела она правилами гигиены и как до сих пор требует неукоснительного соблюдения чистоты в туалетике: и не моги задержаться с посевными работами, крику будет — мало не покажется), а потом пришли люди и забрали её в новый дом, а там кто-то сказал: не нужна, уносите куда хотите, вот её и вынесли на мусорку.

Вот так, очевидно, и образовался у Маши на всю жизнь страх перед приходящими и забирающими из рая.... И так связалась на всю жизнь Машина психическая травма с моей детской.

И до сих пор осталась у Маши привычка изживать свою травму путём насасывания собственной лапки или Осиковой шёрстки.

Машина «мама» — собственная лапка:


Машина «мама» — любимый Осюша
Об него можно потереться...


...и пососать его шёрстку:

А в остальном всё хорошо, и вот оно, счастье:


Вообще надо сказать, что моё правое полушарие весьма падко на жесты: если кому-то захочется вить из меня любые верёвки, ему достаточно будет сделать жест, лучше всяких слов рассказывающий о бедственном положении, — готово дело...

...Уже мы переехали в домик, уже нас было пять кошачьих душ, одна собачья и одна человечья, и всё, казалось бы, застабилизировалось: Машу я вынужденно стерилизовала после рождения первой же троицы (Чапин сексуальный потенциал был выяснен, не иссяк он и сейчас, по прошествии трёх лет после появления Маши, но сейчас можно хоть как-то «разделять и властвовать» с переменным успехом, а тогда, в условиях малосемейки, никоим образом) — как вдруг история повторилась.

Однажды непрекрасным холодным октябрьским вечером — а точнее сказать, глубокой ночью, за звуками негромкой музыки (благодаря рассыпанности кошаков по подоконникам) услышала я во дворе очередной отчаянный зов — какая-то сволочь перебросила мне через забор очередного мученика.

Мимо такого вопиющего факта не пройдёшь, зажмурившись и давая правому полушарию ответные или упреждающие хуки, этот факт бегает и вопиёт в твоём конкретном дворе... А ночь обещает быть с первыми заморозками, да и обратно через забор не перебросишь, всё те же озлобившиеся не от хорошей жизни чужие собаки просто разорвут его — оный факт — на части и вкусно им поужинают...

Ну, думаю, ладно, возьму, отмою, погоняю блох и глистов и снесу с утреца на базар, отдам на реализацию с приплатой...

...При ближайшем рассмотрении факт оказался ещё более неказистым, чем мой первый «недотопленный» трёхцветный: на носу какая-то короста, отчего я долгое время полагала, что попала мне в руки курносая кошка, всё те же острые рёбрышки и всё те же рахитичные голова и тельце.

Переживая ощущение дежавю, мою в ванне, сушу феном, капаю капли, сую в пасть противоглистную таблетку...

И даю сухой корм, поедаемый с деликатной жадностью. И — жест, невероятно человеческий жест: дрожащая лапка, которую животинка и хочет, и робеет поставить на мою руку, боясь немедленной расправы неведомо за что...

Ну уж ладно, думаю, — подкормлю, придам товарный вид и через недельку снесу на базар...

Но животное оказывается настолько смышлёным, такой отвечает невиданной любовью, так мастерски подчиняет себе весь социум (первым, конечно, Осюшку, да и кого в своей жизни Осип не полюбил горячо и навсегда? покажите мне такого монстра...): Пусика (при самой суровой внешности самого нежного и добрейшего котика), затем Мишу, Дусю и уже самой последней, как ни странно, Машу («Маха, а ить жалко спинжака с карманами? Ванька в ём такой красивый...»).

А вы бы устояли, если бы на вас смотрели таким взором?

Маша сдалась последней — с видимым отвращением...


Прочие картины Васькиного вхождения в социум можно посмотреть здесь.

Однако этот положительный опыт «вбрасывания» нового члена кошачьей семьи окружающему люду, очевидно, понравился, и за два последующих месяца нам пытались подарить ещё двух котят. Тут уж пришлось пойти на определённую долю жестокости и не принять — выселить (благо дело было уже днём) несчастных котеек за калитку, правда, с продовольственным пайком...

Не знаю, что было бы, если бы не забрали их то ли другие добрые люди, то ли сами же хозяева, проводящие мониторинг ситуации откуда-то из «неподалёку», — пришлось бы, наверное, брать и уж точно нести бедолаг на базар...

Как всегда, спасло меня прочувствованное слово (ведь ещё со времён обломовского слуги Захара «жалкие слова» воздействовали на людей лучше ругани): не боясь уже «всенародного осмеяния», я набрала на компьютере, распечатала на пяти листах и вывесила на одной из лип перед своим двором «меморандум о котятах», начинавшийся словами «котят не подбрасывать» и заканчивавшийся (через долгие перечисления, почему я не могу взять к себе в дом ещё хотя бы одного котёнка и как вообще можно регулировать потомство, решая проблемы свои и своих кошек не за счёт других людей) призывом «быть милосердными к своим животным и иметь совесть по отношению к другим людям».

К моему собственному изумлению, печатное слово подействовало.

Расчёт оказался точным: реконструкция некоторых событий утвердила меня в мысли, что таким образом я проинформировала дальнейших соседей (узнавших от ближайших, что в новокупленном доме поселилась сумасшедшая с гигантским количеством кошек, которая будет с радостью собирать всё потомство от всего кошачьего населения нашей и прилегающих улиц): на самом деле это почему-то не так, и я вовсе не буду рада исполнять обязанности хозяйки благотворительного кошачьего приюта.

Боюсь утверждать что-то с окончательной уверенностью, но пока что объявление, периодически мной подновляемое, действует как охранная грамота... (А на противоположной стороне улицы живёт другая сумасшедшая, не имеющая перед двором аналогичной берестяной липовой грамоты, и ей по-прежнему несут котят и бросают их через забор.)

Ну а дальше уже не так интересно: Дуся долго не отвечала на ухаживанья кавалеров, потом родила четверых котят и они вскоре умерли, потом ещё раз у неё была неудачная беременность, я пожалела нести её на операцию по прекращению возможного потомства, а этим летом они на пару с Васькой, не убережённой мною от посягательств Миши и Пусика (кастрированных чуть позже), произвели на свет в общей сложности одиннадцать котят (Дуся в два захода, и второй раз по случайному моему недосмотру от Чапы), начались мои базарные хождения по мукам: отнесу к девяти утра, в два забираю, и так недели по две с каждым из помётов; от Дуси и от Васьки осталось по одному «неликвиду» — как ни странно, красавица-трёхцветка Манюся (а её единоутробную сестричку Тимусю забрала в Воронеж Светочка Колосова (lamozzca) и Васькина страшнючка Копейка (самая ласковая из кошаков, между прочим, — самым натуральным образом целующая мне руки, несмотря на то, что до-о-олго не оставляла я надежды сбагрить её хоть кому-нибудь... а может, как раз и «смотря» на то, что долго не оставляла надежды, но всё-таки оставила её копеечную душу в нашем раю...).

Манюська и Тимуська:


Тимуся-балерина:


Васька с детьми:


Дусины Лаптошка, Снежиночка и Бусинка-Бурундусинка:


Лаптошка, Миша и Копейка:


Копейка во младенчестве:


Тимуся:

...Я всё намеревалась при ближайшем финансовом ручейке стерилизовать или кастрировать всех девиц, да Осечкина трагическая смерть приостановила карающую длань: они же используют для наркоза запрещённый кетамин, и Осика, я теперь уверена, сгубило прошлогоднее удаление зуба, когда «горе-лекари» закатали ему огромную дозу общего наркоза, еле откачали, но сердце ему посадили...

И теперь во мне поселился непреодолимый страх перед ветеринарами, не несущими никакой ответственности за жизнь животных (у нас за людей уже никто не отвечает, тем более если человек достиг шестого десятка, за которым ему жить недозволительно, что уж говорить о таком «соре», как животные, недаром и место им отвели для жизни и питания у мусорных баков)...

Пока что я поселила Чапу в отдельной комнате, а летом он добровольно живёт в загородке с домиком, устроенным из старого кухонного стола-тумбы (и даже сейчас хоть на несколько часов, но требует выгула, невзирая ни на мороз, ни на жидкую слякоть, ни на ветер или громы с молниями).

Живы будем (как говорила моя бабушка) — выстроим двухсекционную загородку с большими тёплыми домиками на случай дождя и будем выгуливаться там.

Что будет с ними со всеми, если я куда-то денусь, — даже и думать страшно.

Как мне и дальше кормить такую ораву в девять душ (потому что девятый — это таки родившийся Чапин клон «по фамилии» Лаптопыч, сами понимаете, на «матричного» первокота у кого поднимется рука?) — ума не приложу: уже и сейчас на них уходят две трети зарабатываемых мной малых денег (оставшаяся треть идёт на телефоно-инеты и газо-светы, прочее же тратится по принципу «и ни в чём себе не отказывайте»), а корм и прочие продукты дорожают с каждым днём, и за последние четыре месяца корм вздорожал ровно вдвое...

Но хоть какое-то время со мной они побудут «в отдельно взятом раю» — а это уже много.

А если кто сомневается — спросите у Маши. Или у Васи.









Что я имею в обмен на своё безумие, превратившее меня после долгих лет семейной жизни в образцовую старую деву?

Если не говорить о чистой радости, которую дарит наше совместное существование, и не упоминать о философских озарениях, связанных с их повседневным поведением, то ничего — кроме сохранения бесценного дара жизни: я храню их жизни, они хранят мою.

Как хранил нашу общую жизнь и маленький пёсик с огромным сердцем — наша всеобщая нянька, мамка, бабка-повитуха, «наш миленький дружок, любезный пастушок» и одновременно ласково-беззащитный детёныш по имени Осип.

Семейный портрет в интерьере.
Акварель Светы Колосовой (lamozzca)

...Так что этот рассказ был бы совсем святочным, если бы не внезапная смерть нашего всеми любимого Осеньки — ставшего, как я теперь поняла с окончательной ясностью, не просто главой семьи, отвечающим за всеобщую сохранность (таксы ведь чрезвычайно семейственны и не успокоятся, пока не соберут всех в одном месте), а центром, точнее сердцевиной моего последнего домрайсада.

Ну что ж — таково, к сожалению, свойство любого индивидуального рая: рано или поздно он утрачивается, суля возможные встречи в иных пространствах любви — уже всеобщих...

Райские картинки











Свободу Луису Корвалану кошакам!
Увидев впервые нас с Осиком во дворе, они сразу смекнули, чего требовать...

Кушать подано:

Бонус («Весёлые картинки»)

Музыкальный киоск

Музыка нам тут подойдёт такая:

Это всё тот же Вивальди, что и для Осеньки, и всё та же серенада «Глория и Гименей», но другая её часть.

© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.